— Шторм. — Мокорро вроде бы не пугало, что все вокруг хотят его смерти. Обезьяны, которым он, похоже, тоже не пришелся по вкусу, с воплями прыгали по снастям.
Виктарион колебался. Жрец пришел из моря — что, если сам Утонувший Бог выбросил его из пучины? У Эурона есть свои колдуны, вот бог и Виктариону решил послать одного.
— Почему ты говоришь, что он чародей? — спросил он Крота. — Я вижу только оборванного жреца.
— Я тоже так подумал, лорд-капитан, но он знает много всего. Знал, что мы идем в залив Работорговцев, хотя ему никто не сказал, знал, что мы найдем тебя у этого острова. И еще — он сказал, что без него ты точно умрешь.
— Умру, значит? — «Перережьте ему глотку и за борт», — чуть было не выговорил капитан, но боль прострелила руку от кисти до локтя, и он ухватился за планшир, чтобы не рухнуть на палубу.
— Колдун напустил порчу на капитана, — заявил кто-то.
— Бей его! Бей, пока демонов не наслал! — заорали все прочие.
Лонгвотер уже вынул кинжал, но тут Виктарион гаркнул:
— А ну назад! Пайк, убери нож. Крот, греби обратно к себе. Хамбл, отведи чародея в мою каюту. Остальные займитесь делом. — Какое-то мгновение он не был уверен, что они подчинятся: люди роптали и переглядывались. Обезьянье дерьмо сыпалось сверху градом, но все стояли как вкопанные. Виктарион сам ухватил жреца за локоть и потащил к люку.
Смуглянка, обернувшись к двери с улыбкой, увидела красного жреца и зашипела будто змея.
— Тихо, женщина, — сказал капитан, врезав ей здоровой рукой. — Подай нам вина. Крот правду сказал? Ты видел мою смерть?
— И не только ее.
— Ну и как я умру? В сражении? Соврешь — башку тебе расколю, как дыню, и скормлю обезьянам твои мозги.
— Твоя смерть сидит с нами, милорд. Дай-ка мне свою руку.
— Руку? Откуда ты знаешь?
— Я видел тебя в пламени, Виктарион Грейджой. Ты шел грозный, с окровавленным топором, знать ничего не зная о черных щупальцах, что держат тебя за руки, за ноги и за шею. Они-то и управляют тобой.
— Управляют? Лжет твой огонь. Я тебе не кукла, чтоб на нитках меня водить. — Виктарион, сдернув перчатку, сунул больную руку под нос жрецу. — На, любуйся. — Чистое полотно уже пропиталось кровью и гноем. — Мой противник на щите носил розу — я поранил руку шипом.
— Даже мелкая царапина может оказаться смертельной, лорд-капитан, но я могу тебя вылечить. Мне нужен нож — лучше всего серебряный, но и железный сойдет. И жаровня тоже. Тебе будет больно, как никогда в жизни, но руку тебе мы вернем.
Все они одинаковы, эти лекари. Мышь тоже всегда предупреждает о боли.
— Я железный человек, жрец. Боль мне смешна. Ты получишь, что просишь, но в случае неудачи я сам перережу тебе глотку и отдам тебя морю.
— Да будет так, — с поклоном ответил жрец.
До конца дня капитан не поднимался на палубу, и в его каюте слышались раскаты дикого хохота. Лонгвотер Пайк и Вульф Одноухий торкнулись к нему в дверь — заперто. Потом высокий голос запел что-то на чужом языке — на валирийском, как сказал мейстер, — и все обезьяны с визгом попрыгали в воду.
На закате, когда море почернело и небо залилось кровью, Виктарион вышел — голый до пояса, левая рука по локоть в крови. Подняв черную, будто обгорелую, кисть, он указал дымящимся пальцем на мейстера.
— Перережьте ему глотку и бросьте в море, чтобы ветер сопутствовал нам до самого Миэрина. — Мокорро видел это в своем огне. Видел он также замужество королевы, но что с того? Она не первая, кого Виктарион Грейджой сделал вдовой.
Тирион
Лекарь вошел, бормоча любезности. Потом потянул носом, взглянул на Йеццана зо Каггаца и сказал Сластям:
— Сивая кобыла.
«Эк удивил, — подумал Тирион. — Кто бы мог догадаться? Даже с половиной носа и то понятно». Йеццан, сгорая от жара, мечется в луже собственных нечистот. В дерьме кровь, а подтирать его желтую задницу приходится Йолло с Пенни. Поднять хозяина невозможно, хорошо хоть на бок пока поворачивается.
— Здесь моя наука бессильна, — объявил лекарь. — Жизнь благородного Йеццана в руках богов. Держите его в холоде, иногда это помогает, и побольше воды. — Все сивокобыльные ведрами дуют воду.
— Речной не давать? — спросил Сласти.
— Ни в коем разе, — ответил лекарь и улетучился.
«Нам бы так», — подумал Тирион, раб в золотом ошейнике с колокольчиками, одно из сокровищ Йеццана. Честь, неотличимая от смертного приговора. Йеццан любит, чтобы сокровища были у него под рукой, они-то за ним и ухаживают.
Бедняга Йеццан на поверку оказался не таким уж плохим хозяином, тут Сласти был прав. Тирион, прислуживая на пирах, скоро узнал, что Йеццан по-настоящему хочет мира: другие больше тянули время, дожидаясь, когда подойдут волантинцы. Были и такие, что призывали штурмовать город немедленно, чтобы Волантис не лишил Юнкай славы и половины добычи. Йеццан противился этому и не соглашался вернуть заложников в город с помощью требушетов, как предлагал наемник Красная Борода.
Как много может измениться за каких-то два дня. Два дня назад Нянюшка был здоровехонек, призрачные копыта сивой кобылы не тревожили слух Йеццана и волантинский флот еще не вошел в залив.
— Он умрет, да? — спросила Пенни в своей обычной манере: скажи-что-это-не-так.
— Все мы умрем.
— Я про сейчас спрашиваю. Про эту заразу.
— Нельзя ему умирать. — Гермафродит нежно откинул пропотевшие волосы с хозяйского лба, и Йеццан со стоном исторг из себя новую струю бурой жидкости. Надо бы постель сменить, но как его сдвинешь?
— Некоторые господа перед смертью освобождают своих рабов, — заметила Пенни.
Сласти хихикнул — омерзительный звук.
— Только самых любимых. Их освобождают от скорбей этого мира, чтобы они служили господину за гробом.
Ему можно верить — он первым последует за хозяином в мир иной.
— Серебряная королева… — подал голос мальчик-козел.
— Забудь, — бросил Сласти. — Дракон унес ее за реку, в дотракийское море — там она и утопла.
— В траве утонуть нельзя, — сказал мальчик.
— Будь мы свободны, мы нашли бы ее, — заверила Пенни. — По крайней мере отправились бы на поиски.
Она на собаке, Тирион на свинье. Он почесал шрам, сдерживая смех, и сказал:
— Известно, что этот дракон любит жареную свинину, а жареный карлик вдвое вкусней.
— Да это я так… Почему бы нам, например, не уплыть отсюда? Война закончилась, и корабли снова будут приходить в порт.
Закончилась ли? Пергаменты, конечно, подписаны, но войны ведутся не на пергаментах.
— Можно поехать в Кварт, — продолжала Пенни. — Брат говорил, что улицы там вымощены нефритом, а городские стены считаются одним из чудес света. Там золото и серебро польются на нас дождем, вот увидишь.
— В неприятельском флоте есть и квартийские корабли, — напомнил ей Тирион, — а об их стенах я читал в труде Ломаса Странника. Ехать еще дальше на восток не входит в мои намерения.
— Если Йеццана не станет, мы все умрем вместе с ним, — сказал Сласти, промокая влажной тряпицей лицо хозяина. — Сивая кобыла не каждого всадника уносит в могилу; он может поправиться.
Утешительная ложь. Будет чудом, если Йеццан протянет хотя бы день. Он и так уже умирал от какой-то мерзости, подхваченной им в Соторосе, — кобыла лишь ускорит его конец. Ему это только во благо, но для себя Тирион такого милосердия не желал.
— Мы принесем воды из колодца, как лекарь велел.
— Вот спасибо вам. — Сласти печалился не только из-за собственной скорой смерти: похоже, он один из всех сокровищ Йеццана искренне любил толстяка.
— Пойдем, Пенни. — Тирион откинул полотнище. Снаружи, несмотря на жару, было куда приятнее, чем в смрадном, наполненном миазмами павильоне.
— Вода поможет ему, — приободрилась девушка. — Чистая ключевая вода.
— Нянюшку вода не спасла. — Прошлым вечером солдаты Йеццана кинули надсмотрщика в полную трупов телегу. Когда люди мрут ежечасно, никто не рвется выхаживать еще одного заболевшего, особенно если тот пользуется заслуженной нелюбовью, как Нянюшка. Другие рабы бросили его, когда начались судороги, — один Тирион растирал его и поил. Давал ему разбавленное вино, лимонную воду, бульон из собачьих хвостов. «Пей, Нянюшка, надо же чем-то заменить то, что вытекает из твоего зада». Последним словом Нянюшки было «нет», а последним, что он услышал: «Ланнистеры всегда платят свои долги».
