Квото, пританцовывая, отступал, аракх вился вокруг его головы сияющим кругом, молнией выскакивая из него, когда рыцарь бросался в атаку. Сир Джорах как только мог отбивал удары, следовавшие настолько быстро, что Дэни казалось, что у Квото четыре аракха и столько же рук.
Изогнутый меч хрустнул о кольчугу, посыпались искры, когда кривой клинок соскользнул по стальной перчатке. Вдруг оказалось, что Мормонт неловко отступает, а Квото продвигается вперед. Левая сторона лица рыцаря покраснела от крови, удар в бедро раскроил кольчугу и заставил его прихрамывать. Квото выкрикивал оскорбления, называл его трусом, молокососом и евнухом в железной рубахе.
– Сейчас ты умрешь! – посулил он, и аракх вспорол красные сумерки. Сын отчаянно брыкнул в чреве Дэни. Кривой клинок скользнул вдоль прямого и глубоко рассек бедро рыцаря там, где в кольчуге была брешь.
Мормонт охнул и пошатнулся. Дэни ощутила острую боль в животе и влагу на бедрах. Квото победно вскрикнул, но аракх его наткнулся на кость и на мгновение застрял.
Этого было довольно. Сир Джорах обрушил на Квото свой меч, вложив в удар последние силы, прорезав плоть, мышцы и кость; и предплечье Квото повисло на тонкой полоске кожи и сухожилий. Следующий удар рыцаря пришелся в ухо дотракийца и был настолько страшен, что лицо Квото как будто взорвалось.
Дотракийцы кричали, Мирри Маз Дуур нечеловеческим голосом вопила в шатре, Кваро просил воды, умирая. Дэни закричала, прося помощи, но никто не услышал. Ракхаро бился с Хагго, аракх плясал с аракхом, но наконец словно раскат грома ударил кнут Чхого, обвиваясь вокруг горла Хагго. Рывок назад – и кровный оступился, теряя меч и опору под ногами. Взвыв, Ракхаро прыгнул вперед и, перехватив аракх обеими руками, обрушил удар сверху на голову Хагго. Лезвие застряло между глаз, красное и дрожащее. Кто-то бросил камень, и обернувшись, Дэни заметила на своем плече кровавую рану.
– Нет, – заплакала она. – Нет, пожалуйста, прекратите, цена слишком высока, слишком высока.
Опять полетели камни, она попыталась ползти к шатру, но Кохолло поймал ее. Схватив Дэни за волосы, он запрокинул ее голову назад, и она почувствовала холодное прикосновение ножа к горлу.
– Мой ребенок, – завизжала она, и боги, наверное, услыхали ее, потому что Кохолло умер на месте. Стрела Агго вонзилась ему под руку, пробив и сердце, и легкие.
Когда наконец Дэйнерис нашла в себе силы поднять голову, она увидела, что толпа рассеивается: дотракийцы безмолвно пробирались к своим шатрам и спальным циновкам. Некоторые уже седлали коней и уезжали. Солнце село. Костры пылали по кхаласару, огромные оранжевые языки, яростно треща, выплевывали угольки к небу. Дэни попыталась подняться, но боль охватила ее, стиснув, как кулак великана. Дыхание оставило ее, она сумела только охнуть. Голос Мирри Маз Дуур уже казался погребальным напевом. Внутри шатра кружили тени.
Сир Джорах обнял ее за талию и подхватил на руки. Лицо его было липким от крови. Дэни заметила, что половина уха его исчезла. Она дернулась в его руках, когда боль вновь овладела ею, и услышала, как рыцарь крикнул, чтобы ее служанки помогли ему. «Неужели они все так испугались?» Она знала ответ. Боль вновь пронзила ее, и Дэни прикусила губу: похоже было, что сын пробивается наружу, ножами в обеих руках кромсая ее тело.
– Дореа, проклятье! – взревел сир Джорах. – Иди сюда. Приведи повивальных бабок.
– Они не придут, они сказали, что кхалиси проклята.
– Они придут, или я снесу им головы.
Дореа зарыдала.
– Они ушли, милорд.
– Мэйга, – сказал кто-то. Был ли это Агго? – Отведите ее к мэйге.
«Нет, – хотела сказать Дэни, – нет, только не это. Нельзя». Но когда она открыла рот, из него вырвался лишь долгий крик боли, и пот выступил на коже. «Что с ними, разве они не видят?» Внутри шатра плясали тени, они кружили вокруг жаровни и кровавой ванны, темные на фоне песчаного шелка, и не все из них казались людьми; она заметила тень громадного волка, другая напоминала охваченного пламенем человека.
– Женщина из овечьего народа знает секреты родильного ложа, – сказала Ирри. – Так она говорила, и я слыхала ее.
– Да, – согласилась Дореа, – я тоже слыхала.
– Нет, – закричала Дэни или, быть может, только хотела закричать, потому что ни звука, ни шепота не сошло с ее губ. Ее несли на руках. Она открыла глаза и взглянула на тусклое мертвое небо, черное, холодное и беззвездное. – Прошу вас, не надо. – Голос Мирри Маз Дуур становился громче и наконец наполнил весь мир. – Тени! – завопила она. – Плясуны!
Сир Джорах внес Дэни в шатер.
Арья
Запах горячего хлеба, вытекавший из лавок Мучной улицы, казался Арье слаще любых духов, которые ей приходилось нюхать. Она глубоко вдохнула и подобралась поближе к голубку. Упитанная, в коричневых пятнышках птица деловито клевала корку, застрявшую между двумя камнями, но когда тень Арьи упала на нее, немедленно взмыла в воздух.
Деревянный меч со свистом зацепил беглянку футах в двух над землей. Птица упала, разбросав коричневые перышки. Арья бросилась вперед, мгновенно ухватив трепещущее крыло. Голубь клюнул руку. Она схватила его за шейку и поворачивала до тех пор, пока не почувствовала, как хрустнула косточка.
Ловить голубей легче, чем кошек.
Проходивший мимо септон искоса поглядел на нее.
– Здесь легче всего найти голубя, – объяснила ему Арья, отряхиваясь и подбирая упавший деревянный меч. – Они прилетают за крошками. – Он заспешил прочь.
Арья привязала голубя к поясу и направилась дальше. Торговец вез пироги на двухколесной тележке, пахло черникой, лимоном и абрикосом. В желудке Арьи заурчало.
– Можно мне один? – услыхала она собственный голос. – С лимоном… или любой.
Разносчик оглядел ее с головы до ног. Увиденное ему явно не понравилось.
– Три медяка.
Арья постучала деревянным мечом о свой ботинок.
– Меняю на жирного голубя, – сказала она.
– Иные побери твоего голубя, – ответил разносчик.
Пироги были еще теплыми – из печи. Запахи эти наполняли рот Арьи слюной, но у нее не было трех медяков… даже одного. Она поглядела на разносчика, вспомнив наставления Сирио, обучавшего ее видеть. Коротышка с округлым брюшком, он как будто бы приволакивал левую ногу. Она как раз подумала о том, что, если схватить пирог и броситься наутек, он ни за что ее не поймает, когда торговец сказал:
– Не смей тянуть свои грязные руки! Уж золотые плащи-то знают, что делать с вороватыми уличными крысятами…
Арья опасливо огляделась. Двое из городской стражи стояли в переулке. Плащи их свисали почти до земли; тяжелая шерсть, выкрашенная в ярко-золотой цвет, черные сапоги, кольчуга и перчатки. У одного на поясе был длинный меч, у другого железная дубинка. Бросив последний тоскующий взгляд на пироги, Арья отступила от тележки и заторопилась дальше. Золотые плащи не обратили на нее никакого внимания, но от одного их вида у нее свело желудок. Арья держалась от замка настолько далеко, насколько это было возможно. Но даже издали она видела головы, разлагавшиеся над высокими красными стенами. Над ними реяла мушиным облаком стая ворон, перебранивавшихся из-за добычи. В Блошином конце поговаривали, что золотые плащи приняли сторону Ланнистеров, их начальника произвели в лорды, ему пожаловали поместье у Трезубца и место в королевском совете.
Слыхала она и другие вещи – ужасные – и не могла их понять. Одни говорили, что ее отец убил короля Роберта и, в свой черед, принял смерть от руки лорда Ренли. Другие настаивали на том, что Ренли убил короля, спьяну поссорившись с братом. По какой еще причине он мог бежать, будто обычный вор? Поговаривали также, что короля убил кабан на охоте; другая версия утверждала, что он умер, переев свинины, причем настолько, что лопнул прямо за столом. Да, король умер за столом, уверяли другие, но только потому, что Варис-паук отравил его. Нет, его отравила королева. Нет, он умер от оспы. Нет, он подавился рыбной костью.
