Ознакомительная версия.
– Рад, что ему понравилось, Вилкинсон, – ответил Мокриц рассеянно. Несколько его бывших квартирных хозяек приносили гостинцы «бедному, сбившемуся с пути мальчику», а Мокриц всегда делал ставку на щедрость. В конце концов, в его профессии все держалось на стиле.
– И вот еще что, – сказал Вилкинсон. – Мы тут с ребятами подумали, вдруг ты все-таки решился облегчить душу на предмет адреса того самого места, где расположено местонахождение, где, чтобы не ходить вокруг да около, ты спрятал деньги?..
В тюрьме стало тихо. Даже тараканы прислушались.
– Нет, на это я пойти не могу, Вилкинсон, – громко ответил Мокриц, театрально выдержав паузу. Он похлопал себя по карману сюртука, поднял вверх палец и подмигнул.
Тюремщики усмехнулись в ответ.
– Прекрасно тебя понимаем. А сейчас я бы на твоем месте отдохнул, потому что тебя повесят через полчаса, – сказал Вилкинсон.
– Эй, а завтрак мне не положен?
– Завтрак только после семи, – отозвался тюремщик с сожалением. – Но знаешь, я сделаю тебе сэндвич с беконом. Только ради тебя, господин Стеклярс.
До рассвета оставались считаные минуты, когда его провели по небольшому коридору в каморку под эшафотом. Мокриц заметил, что наблюдает за собой как бы со стороны, словно он уже частично покинул свое тело и парил, как воздушный шарик, который только и ждет, чтобы оторваться от нитки.
В каморку через щели помоста у него над головой и вокруг дверцы люка, ведущего на эшафот, просачивался свет. Человек в капюшоне усердно смазывал петли означенного люка.
Когда в каморку вошли, он прервался.
– Доброе утро, господин Стеклярс! – он учтиво снял капюшон. Это я, господин, Даниэль «И-Раз» Трупер. Я твой палач на сегодня. Не волнуйся, я вздернул уже не один десяток человек. Мы быстро со всем разберемся.
– Скажи мне, Даниэль, правда ли, что, если человека не повесят с трех попыток, ему дается помилование? – поинтересовался Мокриц, пока палач тщательно вытирал руки тряпкой.
– Слыхал я о таком, слыхал… Но меня, знаешь, тоже не просто так прозвали «И-Раз». Желает ли господин черный мешок на голову?
– А это поможет?
– Кто-то считает, что так будет выглядеть презентабельнее. И потом, не видно, как глаза выкатываются из орбит. Короче, это скорее для публики. Сегодня, кстати, весьма многочисленной. Неплохую про тебя тиснули статейку в «Правде». Писали, какой ты хороший человек, и все такое. Кхм… не изволишь подписать веревку перед повешением? В том смысле, что после уже вряд ли получится.
– Подписать веревку? – удивился Мокриц.
– Ага, – отвечал палач. – Это как бы традиция. Люди покупают использованные веревки. Коллекционеры узкого профиля, так сказать. Странновато, конечно, но чего только не бывает, да? А с автографом, понятное дело, стоит дороже, – он расчеркнул пальцем в воздухе по всей длине веревки. – У меня и специальное перо есть, которое пишет на веревке. По автографу на каждые пару дюймов, ладно? Только подпись. Никаких эпиграмм. А мне денежка. Буду премного благодарен.
– Может, в знак благодарности не будешь меня вешать? – спросил Мокриц и взял у него перо.
Все откликнулись на это одобрительным смешком. Трупер наблюдал, как Мокриц выводит автографы на веревке, и радостно кивал.
– Замечательно, это фактически мой пенсионный фонд у тебя в руках. Итак… все готовы?
– Я не готов! – быстро ответил Мокриц, к всеобщей радости.
– Ты такой забавный, господин Стеклярс, – сказал Вилкинсон. – Без тебя тут будет совсем не так, честное слово.
– Для меня-то уж точно, – заметил Мокриц, что снова было расценено как тонкая острота. Он вздохнул. – Скажи, Трупер, ты и впрямь считаешь, что такие меры предотвращают преступления?
– Ну, в общем и целом, я бы сказал, сложно судить однозначно, ведь непросто обнаружить доказательства еще не совершенного преступления, – ответил Трупер, в последний раз дернув дверцу люка. – Но в частном и конкретном, я бы сказал, чрезвычайно действенно.
– И что это значит?
– Да то, господин, что я еще никогда не видал, чтобы сюда возвращались дважды. Приступим?
Они поднялись наверх, под прохладное утреннее небо, и толпа зашевелилась: раздались улюлюканья и даже редкие аплодисменты. Люди странные существа. Укради мешок капусты – и тебя посадят в тюрьму. Укради тысячи долларов – и тебя посадят на трон или провозгласят героем.
Мокриц смотрел прямо перед собой, пока со свитка зачитывали список его преступлений. Он не мог отделаться от мысли, как все это было нечестно. Он в жизни руки ни на кого не поднял. Он даже дверей никогда не ломал. Ему случалось отпирать их отмычкой – но он всегда закрывал за собой. Не считая всех этих банкротств, конфискаций и непредвиденных разорений, что он сделал настолько дурного? Он просто манипулировал цифрами, и только-то.
– Какая толпа собралась, – Трупер перекинул веревку через перекладину и завозился с узлами. – Сколько журналистов. «Новости с эшафота», конечно, куда без них, «Правда», «Псевдополис Геральд» – это, наверное, из-за банка, который там у них прогорел, а еще вроде приехал журналист из «Биржевика равнины Сто». У них очень хороша финансовая рубрика – я там слежу за ценами на веревки б/у. Видать, многие хотят посмотреть на твою смерть.
Мокриц заметил, как к хвосту толпы подкатила карета. Непосвященному могло показаться, что на ее дверцах не было герба – тут нужно было знать, что герб лорда Витинари представлял собой изображение черного щита. На черном фоне. Приходилось признать: у негодяя был стиль…
– А? Что? – спросил Мокриц, почувствовав легкий толчок локтем.
– Я спросил, не желаешь ли ты произнести последнее слово, – повторил палач. – Так заведено. Есть у тебя что на уме?
– Я вообще-то не собирался умирать, – сказал Мокриц. И это была правда. Действительно, не собирался. Даже сейчас. Он был уверен, что как-нибудь все образуется.
– Хорошо сказано, – одобрил Вилкинсон. – У тебя все?
Мокриц прищурился. Занавеска в окне кареты дернулась. Дверца распахнулась. Величайшее из всех сокровищ – Надежда слабо замаячила перед ним.
– Да нет же, это не было мое последнее слово, – сказал он. – Э-э-э… дайте подумать…
Из кареты вышел худощавый человек секретарского вида.
– М-м-м… я не делал ничего… э… такого уж страшного…
Ага, все становится на свои места. Витинари просто решил припугнуть его. Это было бы вполне в его духе, исходя из того, что Мокриц о нем слышал. Сейчас будет помилование!
– Я… пф… это…
Там, внизу, секретарь с трудом протискивался через людскую массу.
– Ты не мог бы немного ускориться, господин Стеклярс? – попросил палач. – Перед смертью не надышишься.
– Я собираюсь с мыслями, – высокопарно заявил Мокриц, не спуская глаз с секретаря, который как раз обогнул крупного тролля.
– Надо же и честь знать, – заметил Вилкинсон, недовольный таким нарушением этикета. – А то так можно, э, м-м-м, кхм, и на год это дело растянуть! Коротенько и бодренько, господин, в таком духе.
– Да, да, – отозвался Мокриц. – Кхм… о, гляди-ка, видишь, там человек тебе машет!
Палач заметил секретаря, почти пробившегося в первые ряды.
– У меня сообщение от лорда Витинари! – прокричал тот.
– Да! – воскликнул Мокриц.
– Он велит кончать побыстрее, утро уже наступило!
– Эх, – сказал Мокриц и перевел взгляд на черную карету. А чувство юмора у этого Витинари было прямо как у тюремщиков.
– Ну же, господин Стеклярс, ты ведь не хочешь, чтобы у меня из-за тебя были проблемы? – сказал палач, похлопывая его по плечу. – Пару слов – и мы все сможем снова заняться своими делами – за исключением некоторых, конечно.
Значит, это был конец. Как ни странно, это в известной степени раскрепощало. Не надо больше бояться самого страшного из возможных последствий, потому что – вот оно, и оно уже почти позади. Тюремщик был прав. В этой жизни нужно миновать ананас во фруктовой корзине, подумал Мокриц. Он тяжелый, колючий, шишковатый, но под ним могут оказаться персики. С такой идеей стоило идти по жизни – и значит, сейчас от нее не было ни малейшего проку.
– В таком случае, – сказал Мокриц фон Липвиг, – я вручаю свою душу любому богу, который сможет ее отыскать.
– Класс, – одобрил палач и потянул за рычаг.
Альберт Стеклярс умер.
Все сошлись во мнении, что это были славные последние слова.
– А, господин фон Липвиг! – послышался отдаленный голос, постепенно приближаясь. – Очнулся? И все еще жив – на данный момент.
Последняя фраза была произнесена с такой интонацией, что Мокриц сразу понял: продолжительность данного момента всецело зависела от воли говорящего.
Мокриц открыл глаза. Он сидел в удобном кресле. За столом напротив, поджав губы и в раздумье сложив ладони перед лицом, сидел Хэвлок Витинари, под чьим экстравагантно деспотичным правлением Анк-Морпорк стал городом, в котором по какой-то неведомой причине хотел жить каждый.
Ознакомительная версия.
