Кип вздохнул и бросил в воду маленький камешек.
– Может, ты и права, – произнес он. – Просто думал, что, по крайней мере, помню, как устроен этот мир, хоть и не знаю, какое место в нем занимал я сам. Но я забыл, как всё тяжело…
Я пожала плечами и накрыла ладонью его руку.
– Это не твоя вина. С каждым годом всё меняется к худшему, а мы не знаем, сколько ты пробыл в резервуаре. По-настоящему тяжкая жизнь началась только со времен засухи, когда стали поднимать налоги, а запрет на то, чтобы устраивать поселения Омег на побережьях, и вовсе наложили недавно, с тех пор, как в Совет пришла Воительница. Ну, а регистрации и закрытые города – всё это для меня такая же новость, как и для тебя.
Кип угрюмо перекатывал гальку в пальцах, словно взвешивая ее на ладони.
– Ну, а как насчет других мест? – спросил он.
– Везде одно и то же, вероятно, даже на востоке.
– Нет, не в других местах этой страны. Я имею в виду, где-нибудь за морем. Как ты думаешь, где-то может быть по-другому?
Глядя на бескрайнее море, я с трудом представляла что-либо за его пределами. Я пожала плечами и произнесла:
– Может, где-то когда-то и было по-другому. Сейчас мне и Остров кажется далеким. А нам нужно добраться туда, найти Ополчение Омег и рассказать им всё, что знаем.
– А что мы знаем? – спросил он. – Иногда мне кажется, что мы не узнали ничего с тех пор, как покинули Виндхэм, кроме того, какие грибы можно есть, а какие нельзя. Мы ничего не выяснили ни обо мне, ни о резервуарах.
Я понимала его разочарование.
– Думаю, мы узнали больше, чем осознаем. Я думала о Заке. В день побега он упоминал о каких-то проектах. И эти жестокие меры к Омегам. Регистрации. То, как они пытаются сейчас следить за всеми Омегами…
– Конечно, мы узнали обо всём этом. Но в этом нет никакого смысла.
– Зак, может, и сумасшедший, но не дурак, – продолжала я. – Зачем им заставлять нас голодать? Ведь даже в приютах такого не допускают.
Кип потер глаза тыльной стороной руки.
– Они забирают всё до последней крупицы. И теперь мучают людей, секут их, чтобы… донести послание.
Кипу не обязательно было договаривать вслух то, чего мы оба боялись. Эту тяжесть в душе мы несли с тех пор, как увидели качающуюся на виселице клетку: послание предназначалось нам.
Он бросил камешек в море.
– Я больше не понимаю этот мир, – повторил он.
Не глядя на Кипа, я тоже бросила камешек в волны.
– Ты винишь меня за то, что делает Зак?
Он пожал плечами.
– Он поместил меня в резервуар, а ты освободила. Так что счет равен.
– Серьезно?
Кип посмотрел на меня.
– Я виню Зака. Знаю, ты считаешь, что вы с ним – одно целое, но это не так. Какие бы планы он ни вынашивал, ты тут ни при чем. Ты и твой брат – абсолютно разные люди.
На секунду мне стало смешно.
– На этот счет он определенно бы с тобой согласился.
Море перед нами вздыхало, орошая ноги пенными брызгами.
Я часто думала о Заке: что он делает, где он. Но еще чаще думала об Исповеднице. Даже сегодня, когда так ярко сияла полная луна, едва пошедшая на убыль, я чувствовала в ночном небе беспрерывно ищущий меня взгляд.
Той ночью мы украли лодку. Я боялась отправляться в плаванье в темноте, но луна светила очень ярко. Мы осмотрели несколько разных суденышек, палубы которых устилали рыболовные сети и катушки, но, в конце концов, взяли крошечную лодочку. Я думала, плыть в большой лодке безопаснее в открытом море, но Кип сказал, что с тремя руками мы не совладаем со всеми этими канатами и шкивами.
– Ты не чувствуешь в себе никаких проблесков знаний морского дела? – в шутку спросила я.
Кип признался, что тоже сбит с толку канатами и реями. Тогда мы остановили выбор на самой маленькой красной лодке с длинными веслами, аккуратно подвешенным ведром на руле и маленьким белым парусом, обернутым вокруг мачты.
– Можно не надеяться, что ты сочтешь это уважительной причиной, чтобы не грести? – спросил Кип, показывая пустой левый рукав.
Он спустился с пристани ко мне в лодку.
– Так и есть, – кивнула я, придерживая лодку, пока Кип взбирался в нее, затем взяла у него веревку, которую он отвязал от пирса. – По справедливости я должна бы заставить тебя вообще всё делать, ведь на мне лежит обязанность управлять лодкой. Но поскольку мы не хотим плыть по кругу, мне тоже придется грести.
Я бросила веревку на дно лодки, и та упала кольцом к ногам Кипа.
– В любом случае, если поднимется ветер и мы разберемся что к чему, то сможем воспользоваться парусом.
– Будь осторожнее в желаниях, – предостерег он. – Чем меньше ветер, тем лучше для такой мелкой посудины, насколько я знаю…
– Погребем с часок, и ты не так запоешь!
Я всегда любила воду, потому что выросла у реки. Здесь, на море, все ощущалось по-другому: даже в такую спокойную ночь, как сегодня, волны бились о борт сильнее, чем течение самой бурной реки.
Мы аккуратно маневрировали, но все равно скреблись о другие лодки. Впрочем, в деревне никто не проснулся, никаких огней не появилось на тропинке сверху. Вскоре мы уже гребли вовсю и, наконец, вышли из гавани на морской простор с большими пенными волнами. Я снова вспомнила детство, Зака, наши игры на реке. Нам нравилось бросать с моста открытые стручки семян и загадывать, чей кораблик быстрее поплывет и выиграет гонку вниз по течению. А сейчас мне казалось, что мы с Кипом – несчастные букашки, сидящие в одном из тех стручков, потерянные в чудовищной, огромной воде.
Предчувствие, что подтолкнуло отправиться той ночью, не обмануло: погода стояла прекрасная, полная луна светила так ярко, что мы видели берег еще несколько часов после отплытия. Позже, когда земля скрылась из виду, на море поднялись волны высотой в три фута, но, по крайней мере, они надвигались равномерно. Мы быстро сообразили, что нужно следить, чтобы лодка не поворачивалась боком к идущей волне, а врезалась в нее носом. После нескольких попыток нам удалось поднять парус. Приноровились мы и вести лодку навстречу ветру зигзагом. Кип оглядывался на исчезнувший берег, но, казалось, его успокаивала моя уверенность. Примерно за час до рассвета я предупредила его, что нужно снизить скорость.
– Скоро здесь будут выступать подводные скалы. Уже совсем недалеко. Мы же не хотим налететь на них.
Я чувствовала их словно ресницу в глазу или камешек, попавший в туфлю: маленький, а мешает. Стараясь направлять лодку прямо на волны, мы вытягивали шеи и смотрели по сторонам, но даже в свете луны не могли ничего разглядеть. Затем я велела Кипу повернуть румпель влево до упора, а сама стала грести для дополнительной тяги. Когда лодка ушла вправо, едва ли в двух футах от нас мы увидели черные тени в темной воде. Их поглотила набежавшая волна, но, отступив, обнажила силуэт черной скалы, похожей на лезвие пилы.
Кип сразу же прекратил приставать с расспросами, когда появятся подводные камни, и дал мне возможность сосредоточиться. Мы протянули целый день, растягивая воду, как могли, отпивая из фляжки маленькими глотками. Ночь дала нам отдохнуть от дневного зноя, но в темноте море казалось и вовсе бескрайним. Последние капли воды закончились, зато луна светила по-прежнему ярко, озаряя нам путь. С рассветом волны успокоились, и мы решили по очереди поспать. Я попыталась уснуть первой, но не смогла. Надеялась, что сон поможет отвлечься от жажды, но, закрыв глаза, я чувствовала лишь небывалую, мучительную сухость во рту. Язык же, казалось, распух и едва помещался за зубами. Когда пришла очередь Кипа, то и он не сумел заснуть, лишь неуклюже ворочался на дне лодки, пытаясь вытянуться в полный рост.
– Даже когда мы спали в болотах и среди скал, было несравненно лучше, чем здесь, с этой тряской, – проворчал он. – У меня глаза закрываются от усталости, но, черт побери, заснуть тут невозможно. Подвинься.
Он сел рядом со мной, и мы вместе стали грести, а солнце позади нас медленно ползло ввысь.
Мы подошли к рифу после полудня. Соленые брызги разъедали губы. И хотя я видела рифы в своих видениях, но не предполагала, как сложно будет пройти через них: обширная водная гладь, сплошь изрезанная торчащими острыми камнями. Некоторые возвышались над водой футов на шесть, некоторые маячили у поверхности, и их острые зубья обнажались, лишь когда отступали волны. Рифы простирались во всю ширь, насколько хватал глаз, и напоминали равнину вокруг поселения, усыпанную валунами. Ветер стих, но вести лодку в штиль стало очень сложно. Не могли мы поднять и парус, поэтому спустили его и принялись грести, лавируя среди волн и каменных шипов. Часто проход между скалами сужался настолько, что нам приходилось втягивать лодку веслами. Стоило мне чуть отвлечься, как скалы тотчас начинали скрести по днищу. Спустя два часа на горизонте показался и сам Остров: вздымающийся конусом ввысь и такой же острый, как верхушки рифа. В некотором смысле я даже огорчилась, поскольку мы никак не могли подплыть к нему. Нам приходилось бесконечно петлять между рифами по сложному маршруту, который, казалось, не приближал, а, наоборот, уводил нас от Острова. Через несколько часов я потеряла путь. Я чувствовала сами скалы под нами, но не могла ухватить нить, что вела нас. Я легла у носа лодки, свесив руку за борт и пытаясь разобраться в образах, что рождало море в моей голове. Почти час мы дрейфовали, Кип беспокойно пробовал воду веслом, высматривая места, где скалы пронзали океан. Скрежет скал по дну лодки казался скрежетом гигантских зубов. Деревянное дно толщиной всего в несколько дюймов точно хрупкая перепонка отделяло нас от темных вод и острых скал. Я старалась сосредоточиться, но нестерпимая жажда и зной занимали все мысли. Нещадно палило солнце, и головная боль, казалось, пульсировала в такт волнам. Губы так пересохли, что лопались от малейшего движения, сочилась кровь, но жажду ею не утолить.
