Он остановился в темноте. Голоса теперь были прекрасно слышны, они раздавались прямо над головой. Боб узнал бархатный баритон проповедника, и по его шее побежали мурашки.
– Я лишь говорю, что в урочный час здесь не должно остаться никого.
В гробовой тишине подземелья ясный голос Иеремии звучал так, словно проповедник говорил, стоя на дне колодца.
Второй голос – более молодой, более тонкий, более пронзительный – как будто принадлежал механической игрушке:
– Я просто хочу уточнить – вы действительно собираетесь забрать с нами всех этих неверующих?
Боб тотчас узнал и этот голос – он принадлежал молодому парню, который пешком пришел в Вудбери из окрестных лесов, парню по имени Риз. Бобу стало не по себе. Он похолодел. Голова у него закружилась, во рту пересохло, как в пепельнице, когда он услышал ответ проповедника.
– Мы обязаны этим людям, брат, мы обязаны забрать их домой вместе с нами. Они дети Господни, как и мы сами, и они не меньше нашего заслуживают возможность прикоснуться к подолу Его одеяния. Их души чисты.
По носу Боба скатилась одинокая капля пота.
Голос, который Боб счел принадлежащим Ризу, провозгласил:
– Хвала Господу и хвала вам, брат. Нет предела вашему великодушию.
Последовала пауза, и Бобу показалось, словно он падает, словно утрамбованный пол тоннеля уходит у него из-под ног и медик проваливается прямо к центру земли.
– Но что, если они воспротивятся?
– Да, некоторые возмутятся. В этом нет сомнения. Они не захотят уходить, они не увидят в этом триумфа, но мы справимся с этим. Мы все им объясним. А если мы сможем все им объяснить…
– То что? Что мы сделаем тогда? Как мы уведем всех их домой?
– Нам придется быть очень осторожными, брат Риз. И действовать быстро. Нужно вернуться домой, прежде чем кто-то собьется с пути, прежде чем кто-то попытается нам помешать.
– Как скажете, брат И.
– Это хорошие люди, Риз, приятные люди, Божьи люди. Я сделаю все возможное, чтобы убедить их, и Господь не позволит никому помешать нам отправиться домой. Если они попытаются нас остановить, мы просто обойдем их, перешагнем, оттолкнем в сторону. Или пройдем по их головам. Чего бы нам это ни стоило.
– Аминь.
– Аллилуйя. Мы идем домой, брат Риз. Наконец-то. Наконец-то. И теперь никто не встанет у нас на пути.
– Точно так. Аминь. Аминь.
– Что ж, решено. Мы уйдем завтра вечером. Взгляни на меня, Риз. Завтра вечером. Через двадцать четыре часа… мы приведем домой всех этих добрых людей.
– Аминь.
Позже предрассветная темнота, как завеса, окутала город туманом прохладной тишины. По сумрачным улочкам шагала одинокая фигура, похожая на одинокую кровяную клетку, ищущую поврежденный орган.
Боб Стуки скользнул в проход между двумя зданиями на Пекан-стрит и пошел по нему, включив фонарик. Эту часть города он знал как свои пять пальцев. Бывало, он прятался здесь, прямо здесь, оставаясь наедине с бутылкой бурбона и дурными воспоминаниями и в конце концов падая прямо на бетонную мостовую под этим пожарным выходом. Теперь он быстро миновал это место.
Квартира преподобного находилась на первом этаже коричневого кирпичного здания в конце Мейн-стрит, прямо напротив дома Лилли. Боб подошел к нему из переулка, тихо пересек внутренний двор и остановился возле задней двери. Он знал, что проповедника нет дома, что он встречается со старейшинами в лесу, обсуждая планы и заручаясь поддержкой всех и каждого. Боб понимал, что времени у него мало – Иеремия мог вернуться с минуты на минуту, – поэтому он быстро вскрыл дверь слесарным молотком.
Войдя внутрь, он сразу приступил к делу. Луч фонарика скользил по темной, заставленной мебелью комнате. Сердце Боба громко билось в груди. Он осмотрел шкафы и полки, заглянул под диван и наконец нашел печально знаменитую брезентовую сумку под громадной металлической кроватью, установленной в спальне.
Задержав дыхание, он собрался с силами и вытащил тяжелую сумку.
На втором этаже ратуши, в маленькой, пропахшей детским потом комнате, где было темно, как в пещере, на скомканных влажных простынях во сне метался пятилетний мальчик по имени Лукас Дюпре. Его брат Томми крепко спал на раскладушке в другом конце комнаты, а сестра сопела на тахте в уголке. Лукасу снилось, что он прячется за бабушкиными розовыми кустами на заднем дворе ее дома в Бирмингеме, в штате Алабама. Все было как наяву. Он чувствовал кисловатый запах удобрений и собачьего дерьма и ощущал, как старые сосновые иголки кололи ему ладошки и колени, пока он полз на четвереньках в темноте и искал маму. Он знал, что они играли в прятки, хоть и не помнил, как началась эта игра.
Все сны похожи. Во снах ты просто что-то знаешь. Вот и Лукас знал, что его мама мертва, но все равно хочет играть, поэтому он полз к просвету в кустах и видел маму, которая сидела спиной к нему на траве возле бельевой веревки. Сухим, безжизненным голосом она сосчитала до десяти – «семь, восемь, девять, десять» – и повернулась.
Ее зубы были черными, глаза – красными, как коричные глаза пряничного человечка, кожа – грубой и серой, как старое тесто. Лукас закричал, но с его губ не сорвалось ни звука. Он застыл на месте, смотря, как к нему приближается восставшая из мертвых мама. Она опустилась на колени. Лукасу показалось, что она хочет его съесть.
Затем она наклонилась и зашептала что-то. Лукас услышал ее слова, которые журчали ручейком возле его уха, – и понял, что это очень важное сообщение.
Стоя на коленях возле старой металлической кровати в спальне проповедника, Боб расстегнул молнию на огромной брезентовой сумке и увидел множество бутылочек. Там было свалено не меньше дюжины лабораторных флаконов, запечатанных пластиковыми крышками и помеченных аптечными ярлыками.
Боб похлопал себя по карманам в поисках очков. Он нашел их в нагрудном кармане джинсовой рубашки и надел на нос. Наклонившись к сумке, он посветил фонариком на один из ярлыков. На нем значилось: «ХЛОРАЛГИДРАТ – 1000 МЛ – ОПАСНОЕ ВЕЩЕСТВО – БЕРЕЧЬ ОТ ДЕТЕЙ». Пульс Боба участился.
Емкость остальных флаконов составляла от пятидесяти до ста миллилитров. На их ярлыках было написано: «ЦИАНИСТЫЙ ВОДОРОД – ОПАСНОЕ ВЕЩЕСТВО – СИЛЬНОДЕЙСТВУЮЩИЙ ЯД».
Боб выпрямился, с его губ сорвался тихий вздох. Он едва обратил внимание на остальное содержимое сумки – завернутые в вощеную бумагу брикеты взрывчатки С-4, смотанный в маленькие катушки детонационный шнур, аккуратно, как столовое серебро в ящике, упакованные динамитные шашки.
Он не мог отвести взгляд от стеклянных флаконов с убийственно прозрачными жидкостями. Боб когда-то служил санитаром, он обладал приличными знаниями в базовой химии и фармакологии. Он знал, что хлоралгидрат относится к сильнейшим барбитуратам, и прекрасно понимал, какой ужасный эффект дает цианид.
Не в силах пошевелиться, Боб отчаянно пытался вдохнуть. Теперь он в точности понимал, куда именно завтра вечером заведет всех и каждого секта самоубийц под предводительством славного проповедника.
– Ты не должен спать, Люк, – тревожный шепот мертвой женщины щекотал ухо парнишки. – Иначе тебя постигнет моя участь.
Во сне Лукас ударил себя по лицу и изо всех сил попытался проснуться. Этот сон ему ни капельки не нравился. Ему ужасно хотелось проснуться. Сейчас же. Просыпайся, просыпайся, просыпайся, просыпайся… ПРОСЫПАЙСЯ!
Его мертвая мама только смеялась… смеялась и смеялась. У Люка перехватило дыхание.
Может, и он тоже мертв, как его мама? Может, они все уже мертвы… брат и сестра, отец, все-все… обречены на вечный сон.
Вот, приходит день Господа лютый, с гневом и пылающею яростью, чтобы сделать землю пустынею и истребить с нее грешников ее.
– Исаия 13:9
С тех пор, когда он еще носил на крупных ногах высокие кеды «Ред Болл Джет» и не снимал брекетов, надеясь исправить неправильный прикус, Иеремия Джеймс Гарлиц был просто одержим желанием порадовать своего старика. Даже после его смерти в 1993 году – папочка умер мгновенно, от разрыва аневризмы головного мозга, сидя в огромном кресле и смотря игру «Брэйвз», – Иеремия всегда мечтал, чтобы мастер-сержант Дэниэл Гарлиц мог гордиться своим единственным сыном. Не проходило ни дня – буквально ни часа! – чтобы перед внутренним взором Иеремии не мелькнуло воспоминания о старике. Проповедник снова и снова вспоминал тот раз, когда отец заставил его читать наизусть Библию, стоя на коленях на битом стекле в гараже их старого викторианского дома в Ричмонде. Или когда Громила Дэн Гарлиц запер его в подвале их дома в Уилмингтоне, дав ему лишь Библию и не позволив надеть ничего, кроме нижнего белья, и не выпускал мальчишку до тех пор, пока он не обгадился и не поднял такой шум, что мать услышала его крики и вызволила его. Теперь Иеремия обращался к этим воспоминаниям, чувствуя странное, болезненное, навязчивое желание прокручивать их в голове снова и снова – как человек, срывающий коросту с раны. Эти воспоминания заряжали его энергией, пронизывали его электрическим током и давали ему надежду, что в конце концов настанет тот день, когда он даст сержанту Дэну повод для гордости.
