Поравнявшись с мужчинами – в их число входил и Чад Бингэм, взявший на себя командование, подобно деспотичному реднеку[12], – Лилли взглянула на одиннадцать тускло поблескивавших пистолетов разных калибров, марок и моделей, которые лежали аккуратно, словно столовые приборы в ящике. Рядом была пара дробовиков 12-го калибра из «Кеймарта». Всего одиннадцать пистолетов и эти дробовики да ограниченное количество патронов – таким был весь арсенал поселенцев, тонкой ширмой отделявший выживших от катастрофы.
По шее Лилли пробежали мурашки, а страх прожег дыру в ее животе. Дрожь усилилась. Ее словно лихорадило. Лилли Коул никогда не умела справляться с дрожью. Она вспомнила тот день, когда нужно было выступить с презентацией перед приемной комиссией Технологического института Джорджии. Она подготовила заметки на карточках и репетировала несколько недель. И все равно, оказавшись перед заслуженными профессорами в той душной комнате на Норт-авеню, она так дрожала, что задохнулась от волнения и уронила свою стопку карточек, которые вихрем разлетелись по комнате.
Теперь, подходя к изгороди, протянувшейся вдоль западной границы площадки, она чувствовала то же самое нервное напряжение, усиленное тысячекратно. Дрожал каждый мускул на ее лице, а руки готовы были выпрыгнуть из карманов: тремор был столь силен, что казалось, будто ее суставы вот-вот заклинит и она замрет на месте. «Хронический тревожный невроз» – так называл это врач из Мариетты.
В последние недели такой спонтанный паралич настигал ее сразу же после атак ходячих, и дрожь не прекращалась часами, но теперь внутри нее нарастал еще больший ужас, и шел он из каких-то темных, первобытных и первородных глубин. Она просто замкнулась в себе и вблизи разглядела свою израненную душу, измотанную тоской и потерей отца.
Услышав удар топора по деревянной балке, Лилли вздрогнула и посмотрела в сторону изгороди.
Около длинного ряда сухих поленьев собралась группа мужчин. Ветер раздувал опавшие листья и тополиный пух, поднимая их над кронами деревьев. В воздухе пахло влажной землей и прелой сосновой хвоей. В зелени плясали тени, из-за которых Лилли только еще больше накручивала себя. Она вспомнила, как тремя неделями ранее ее едва не укусили в Мейконе, когда зомби вывалился на нее из-за мусорного бака. Сейчас Лилли казалось, что все эти тени за деревьями были точь-в-точь похожи на закоулок за тем баком и таили в себе опасность, источая запах разложения и являя миру жуткое чудо – оживающих мертвецов.
Раздался еще один удар топора, и Лилли снова вздрогнула, а затем посмотрела по направлению к дальнему концу поленницы.
Джош стоял к ней спиной, короткие рукава его легкой хлопковой рубашки были закатаны, а между массивных лопаток проступила длинная полоска пота. Его мускулы так и ходили, кожа на коричневом затылке пульсировала. Он работал в постоянном темпе, наклоняясь, ударяя, отклоняясь назад, занося топор и снова наклоняясь – с громким «Бац!».
Лилли подошла к нему и прокашлялась.
– Ты все неправильно делаешь, – сказала она дрожащим голосом, попытавшись придать своему тону легкости и непринужденности.
Джош застыл, занеся топор над головой. Повернувшись, он посмотрел на нее; на его темном точеном лице сияли капельки пота. С секунду он выглядел шокированным, удивленно моргая.
– Знаешь, я уж и сам решил, что что-то не так делаю, – наконец сказал он. – За пятнадцать минут расколол всего сотню поленьев.
– Ты держишь топор слишком близко к лезвию.
– Я так и знал! – усмехнулся Джош.
– Позволь поленьям самим за тебя работать.
– Так и сделаю.
– Хочешь, я покажу?
Джош отступил и передал ей топор.
– Вот так, – сказала Лилли, изо всех сил стараясь выглядеть очаровательной, остроумной и смелой.
Дрожь ее была настолько сильна, что, когда она сделала слабую попытку расколоть полено и нанесла удар, лезвие тоже дрогнуло и соскочило, отколов щепку и войдя глубоко в землю. Лилли попыталась вытащить его.
– Теперь понял, – сказал Джош, добродушно кивнув.
Он заметил, как дрожала Лилли, и его улыбка сошла с губ. Он подошел к ней и положил свою огромную ладонь поверх ее рук, костяшки пальцев которых побелели от напряжения, пока она безуспешно старалась вынуть топор из глины. Нежное прикосновение Джоша успокаивало.
– Все будет хорошо, Лилли, – мягко сказал он.
Она отпустила топор и повернулась к Джошу лицом. Когда их глаза встретились, сердце Лилли заколотилось сильнее. Она похолодела и попыталась выразить словами свои чувства, но смогла лишь пристыженно отвести взгляд. В конце концов она выдавила:
– Можем мы поговорить где-нибудь?
– Как тебе это удается?
По-турецки скрестив ноги, Лилли сидела на земле под могучими ветвями дуба, которые отбрасывали нечеткие тени на ковер из прелых листьев, простиравшийся вокруг нее. Говоря, она прислонилась спиной к толстому стволу дерева и по-прежнему не отводила глаз от качавшихся в отдалении верхушек сосен.
Взгляд ее был отсутствующим, таким, какой Джош Ли Хэмилтон время от времени видел на лицах ветеранов войн и медсестер «Скорой помощи», – это был взгляд постоянного изнеможения, дикого изумления, полной отрешенности. Джошу захотелось заключить эту хрупкую, тоненькую девушку в свои объятия и не отпускать ее, гладя по голове и успокаивая. Но каким-то образом он почувствовал – он понял, – что момент был неподходящим. В этот момент нужно было слушать.
– Что удается? – спросил он.
Джош сидел напротив Лилли, тоже скрестив ноги, и мокрой банданой вытирал затылок и шею. Перед ним на земле стояла коробка сигар – последняя из его истощившихся запасов. Он даже немного побаивался выкуривать оставшиеся, суеверно полагая, что таким образом предопределит свою судьбу.
Лилли посмотрела на него:
– Когда наступают ходячие… Как ты справляешься, не пугаясь при этом до смерти?
Джош устало усмехнулся:
– Если научишься, научи и меня.
Она с секунду молча смотрела на него.
– Да ладно тебе!
– Что?
– Хочешь сказать, ты до смерти боишься, когда они наступают?
– Ты чертовски права.
– Ой, ради бога! – Она скептически наклонила голову. – Ты?
– Дай-ка я тебе кое-что скажу, Лилли. – Джош открыл коробку с сигарами, достал одну и запалил ее своей зажигалкой «Зиппо», после чего задумчиво затянулся. – Сегодня не боятся только глупцы да безумцы. Если ты не боишься, ты ничего не замечаешь.
Она посмотрела вдаль, поверх палаток, рядами выстроившихся вдоль изгороди, и с горечью вздохнула. Ее узкое лицо было печальным и бледным. Казалось, она пытается высказать свои мысли, которые упрямо не хотели соотноситься с ее словарным запасом.
– Я уже давно страдаю от этого, – наконец произнесла она. – И этим… не горжусь. Мне кажется, из-за этого многое в моей жизни оказалось испорчено.
Джош взглянул на нее:
– О чем ты?
– О том, что я слабачка.
– Лилли…
– Нет. Послушай. Мне нужно это сказать. – Она избегала смотреть на него и чувствовала, как горит от стыда. – До того как началась эта эпидемия… мне просто было из-за этого немного… неудобно. Я кое-что упустила. А еще кое-что – полностью запорола, потому что я самая настоящая трусиха… Но теперь ставки… Не знаю. Теперь из-за меня кого-нибудь могут убить. – Она наконец-то смогла взглянуть в глаза здоровяку. – Я явно могу подвести дорогих мне людей.
Джош понимал, о чем она говорила, и сердце его обливалось кровью. С того самого момента, когда он увидел Лилли Коул, он чувствовал то, чего не чувствовал с тех пор, как еще подростком жил в Гринвилле, – восторженное обожание, которое вспыхивает в душе мальчишки, когда тот видит изгиб девичьей шеи, чувствует запах волос девушки или замечает россыпь веснушек у нее на носу. Совершенно очевидно, что Джош Ли Хэмилтон был сражен. Но он вовсе не хотел испортить эти отношения, как испортил множество других, еще до Лилли, до чумы, до того как мир стал так чертовски уныл.
В Гринвилле Джош влюблялся в девчонок с поразительной частотой, но у него никогда ничего не выходило из-за чрезмерной спешки. Он вел себя, как огромный щенок, который терся об их ноги. Но не в этот раз. В этот раз Джош хотел быть умнее – умнее и осмотрительнее – и продвигаться маленькими шажками. Может, он и был всего лишь неотесанным деревенщиной из Южной Каролины, но глупцом он не был. Он готов был учиться на собственных ошибках.
Будучи по натуре одиночкой, Джош вырос в семидесятых, когда Южная Каролина все еще цеплялась за призрак времен Джима Кроу[13], все еще безрезультатно пыталась объединить школы и вступить в двадцатое столетие. Перебираясь со своей матерью-одиночкой и четырьмя сестрами из одной ветхой квартиры в другую, Джош нашел своим дарованным свыше размерам и силе хорошее применение на футбольном поле и играл в ученической команде школы «Мэллард-Крик», мечтая о получении спортивной стипендии. Однако ему не хватало той единственной вещи, которая продвигала игроков по академической и социально-экономической лестнице: животной ярости.
