Цветные Стаи - Алёна Дмитриевна Реброва

Примечание: при оформлении обложки была использована иллюстрация, созданная автором книги.

Я сидел и смотрел вперед, не думая ни о чем конкретном. Приколотый к стене сине-бурый гриб тлел, окутывая все вокруг крепким дымком. Дурманящий дух помогал зависнуть где-то между пространством и временем. Все, что я ощущал, это пустая голова и одно-единственное желание: ни за что на свете не выходить из этого состояния.

– … Эй, девочка, может, прекратишь уже томно вздыхать и делом займешься? – мое уединение прервал голос, напоминающий рев парового механизма, – достояние командира, двухметрового поджарого мужика по имени Карпуша.

Когда некоторые матери выбирают имена, они не задумываются над тем, кем может стать их розовощекий карапуз, когда вырастет. Карпуша стал подрывником. Из подручного мусора он может состряпать такую взрывчатку, которая разнесет в пыль десяток людей, как будто никого и не было. Я слышал это от стражников, а они не любят травить неправдивые байки.

– Я-то думал, я сюда отдыхать пришел, – усмехаясь, я неспеша тушу гриб. Мне хотелось оттянуть тот момент, когда придется выйти из комнаты. Но больше тянуть было нельзя: уже сам командир ко мне пожаловал.

– Уже два дня сидишь тут, размазывая сопли! На дне морском отдохнешь, – рыкнул Карпуша и вышел. Шаг у него был тяжелый.

Я встал и поплелся за ним, прочь из своего шалаша, в новую жизнь. Проходя через дверь, я чувствовал себя мертвецом, который отлежал на столе положенные дни и теперь, наконец-то, окончательно похоронен. Когда я закрыл глаза и вдохнул воздух улицы, запах оказался как раз таким, какой должны чувствовать мертвые в своих могилах

Место, куда я попал, было похоже на свалку. О чем это я, это и есть свалка, только во много раз больше тех, что могли встретиться на Остове. Свалка была настолько огромна, что все уже давно забыли, что это свалка, и даже дали ей имя. Невзрачное, но уж какое есть – Огузок.

Огузок был вполне земным местом, на деле – лишь огороженная территория. Но для тех, кто попал сюда за свои грехи, не было пути назад, к прежней жизни, потому сравнение с мистическим царством мертвых ему вполне подходило.

На Огузок выселяли тех, кому не хватило места на Остове. Наше великолепное правительство снабжает жильем исключительно достойных граждан нашего оплота, оставшихся же недостойных приходится выселять на Огузок. Воры, убийцы, торчков и прочих дебоширов. Поговаривают, калек и больных сюда тоже отвозят. На Остове их, по крайней мере, никто не видит. Или мы просто поразительно здоровая нация.

Огузок – это место, куда попадают низкосортные люди. Такие рабочие ресурсы, которые убивать жалко, а под боком держать неприятно. Сейчас в их число попал и я… еще две недели назад лучший ученик Белого Нарвала, а теперь кто? Отброс общества, ненужный кусок плоти, которое до конца дней своих будет гнить в других отбросах.

– Начнешь работать отсюда. Все просто. Ищешь себе маску и мотыгу. Потом находишь кучу разлагающейся меналии и размазываешь тонким слоем по поверхности, – объяснял Карпуша, ведя меня по улицам, где работали другие люди.

Стройные груды мусора, в которых местные прорубили себе дороги, казались чем-то вроде пластов горной породы. В этих лабиринтах не трудно было заблудиться.

– Тебе ведь не надо объяснять, что такое миналия? – спросил Карпуша, искоса глянув в мою сторону.

– Зараженная водоросль, – мне даже не пришлось думать над ответом. Пока шел суд и меня определяли на Огузок, я многого наслушался от стражников, сторожащих меня в яме.

Миналия – это результат древней катастрофы. Некогда живительное растение, теперь ядовитая и опасная для людей жижа зеленого цвета. За несколько часов она разлагается в невероятно полезную штуку, которая помогает травам и овощам расти на глазах. Чтобы поскорее получать из ядовитых отходов свеженькое удобрение, правительство обязало жителей Огузка следить за гниением, перемешивать субстанцию, тщательно прогревая ее на солнце. Новички тут же заболевали и почти все умирали от вдыхаемого яда. Но те единицы, которым удавалось выжить, могли есть миналию на завтрак.

– Зеленая миналия – перемешивай, темно-коричневая – собирай в ведро и относи в кучу. Ее будут забирать каждый вечер. Как прозвучит сигнал, возвращаешься сюда, – Карпуша указал на зелено-белый кусок тряпки, уныло повисший на ржавой арматуре. – Это – наш флаг. Мы работаем только за зелеными флажками. Сунешься к чужим – побьют. Из мусора брать можно все, что захочешь, но, если устроишь обвал, под ним и сдохнешь: выкапывать никто не станет.

– Так точно, – я уныло отдал честь.

– Работай, шут!

Карпуша махнул мне рукой, мол, пшел отсюда, и отвернулся, чтобы прикрикнуть на кого-то. Больше я ему был неинтересен.

Развернувшись, я зашагал прочь, подальше от людей и громкого голоса подрывника: после грибов все в голове немного плыло, и громкие звуки отдавались тупой болью в затылке.

Уйдя с площади, где собирались рабочие, я прошел около двухсот метров, и тогда вдруг оказался в полной тишине. Ни голоса.

Я остановился.

Там, на Остове, никогда нельзя было уйти от человеческих голосов: они были повсюду, эхом отражались от каменных стен снова и снова, наполняя гигантский купол своим суетливым звучанием. Этот звук всегда был с тобой. Куда бы ты ни пошел, ты знал, что не один.

Но здесь было не так. Я вслушивался и понимал, что в моей голове звучат нечеловеческие, дикие, враждебные звуки. В них нет смысла, нет слов, нет даже эмоции, как в писке животного. Чудовищные завывания неживого монстра – природы.

Океан. Его коварные волны накатываются на берега Огузка, будто пытаются сточить ее, как сточили некогда материки. Каждый раз тихим шепотом угроза: «Поглощаю… поглощаю… поглощаю».

Ветер. Никогда раньше я его не слышал, но мне рассказывали, на что это похоже. Он гоняет пыль и срывает с тебя одежду, пасет огромные скопления газа в небе. Такой же сильный, как океан, но ему до нас дела нет, его волнуют только отбившиеся от стада клочья облаков.

Солнце. Я уверен, что слышу, как звенит его свет, и чувствую, как его лучи щупают мою одежду, ища хоть щелочку. Кровожадный хищник! Рыбаки говорили мне, что безопаснее оказаться в бассейне с акулой, чем под открытым солнцем без навеса. Оно сожрет тебя живьем, и не подавится.

Они были правы.

Я поплотнее натянул капюшон, но нос все равно выглядывал. Он покраснел и его сильно жгло, но ткани