Шон Мур - Конан идет по следу

…Жуткая тишина, царившая в скудно освещенном покое, была сродни густому туману в безлунной темной ночи. Трепетные огоньки свечей озаряли массивный, черный как смоль алтарь, довлевший надо всем в комнате. Перед алтарем, на полу, стояла коленопреклоненная женщина. Ее алебастрово-белую кожу резко оттеняли угольно-черные волосы и темно-малиновые одеяния. Глаза женщины багрово светились, точно угли в жаровне, но блестящие зрачки были по-змеиному холодны. Тонкие пальцы с черными ногтями откинули капюшон… Лицо женщины было неотразимо прекрасно и в то же время дышало злом, подобного которому человеческий рассудок просто не мог вместить. Влекущая красота, необъятное могущество – и хладнокровная решимость! Вот каково было это лицо.

Зловещий алтарь сплошь покрывали таинственные натеки. Гуще всего они были на плоском круглом верху, к основанию – редели. Один натек был совсем свежим и влажно блестел в неверном блеске свечей. С алтаря во все стороны разбегались ручейки, собиравшиеся лужицами на полу. В покое явственно ощущалось присутствие смерти.

Тяжелая бронзовая дверь заскрипела, поворачиваясь, и приоткрылась внутрь комнаты. За дверью виднелся темный коридор, устланный густым мягким ковром. Отблеск свечей пал на высокого худого человека, стоявшего на пороге. Его голова была совершенно голой, если не считать едва заметного намека на седую бородку. Бледную кожу иссекли бесчисленные морщины. В левой руке он держал кольцо с ключами, правая лежала на резной деревянной ручке двери. Отпустив ее, человек преклонил колени там же, где стоял, – на пороге, – и почтительно потупился. Когда он заговорил, голос у него оказался мелодичным и тонким, а вкрадчивость тона вполне соответствовала шелковым бледно-голубым одеяниям:

– О высокочтимая жрица Азора, тебе было угодно позвать меня, и я пришел.

Женщина медленно поднялась с пола и повернулась в сторону двери. Взгляд, обращенный на вошедшего, дышал плохо скрытым презрением.

– А, это ты, Ламици… Скоро, уже совсем скоро я завершу последний обряд. И тогда я щедро награжу тебя, евнух.

Она выделила голосом последнее слово, как бы для того, чтобы липший раз напомнить ему о его положении. Голос у Азоры был глубокий и звучный. Он наполнил все пространство чертога и вызвал едва заметное эхо.

Кивком головы она указала евнуху на алтарь:

– Можешь забирать эту падаль.

– Сейчас, о высокочтимая жрица.

Ненадолго отступив в коридор, Ламици вернулся с большим кожаным мешком. Он помешкал, с очевидным отвращением глядя на алтарь. Азора наблюдала за ним, забавляясь. «Слабак, трус и глупец!» – думалось ей. Словно почувствовав это, евнух решительно подошел к алтарю и потянулся вверх.

С потолка вверх ногами свисало обнаженное тело некогда прекрасной молодой женщины… Ржавые кандалы безжалостно стискивали нежные лодыжки. Тяжелые цепи тянулись к толстым кольцам, вделанным в потолок. Длинные золотые волосы молодой женщины свисали вниз, почти касаясь залитой кровью поверхности алтаря. На тонких запястьях поблескивали серебряные браслеты, украшенные самоцветами, с шеи свешивалась сверкающая серебряная цепочка. На теле не было заметно никаких признаков насильственной смерти, – и это при том, что по полу лужами растекалась кровь. Кожа мертвой отливала жуткой, бескровной белизной. Рот и глаза были широко распахнуты, навсегда сохранив выражение невыносимого ужаса…

Ламици натянул на безжизненное тело свой мешок. Он тщательно избегал соприкосновения с кровавыми пятнами на алтаре и полу. Завязки мешка сомкнулись чуть повыше изящных лодыжек. Взяв жертву за ногу, евнух достал ключ и отомкнул кандалы. А потом, выказывая неожиданную силу, взвалил мешок на плечо и вынес его в коридор. И тщательно притворил за собой толстую бронзовую дверь.

Вновь повернувшись к алтарю, Азора закрыла глаза, вытянула перед собой руки и завела медленную, ритмичную песнь. С ее губ слетали слова языка, который был древен еще во времена затопления Атлантиды. Повинуясь им, свечи ярко вспыхнули багровым огнем. Кровавые лужи на полу пришли в движение и ручейками потекли к жрице. Руки с черными ногтями вобрали в себя этот страшный поток. Когда он иссяк, завершилась и песнь. Огоньки свечей вновь обрели свой обычный желтоватый цвет.

Азора открыла глаза и отступила от алтаря. Она чувствовала, как новая энергия растекается по ее телу. Ее мысли, ее рефлексы и так уже были гораздо острей, чем у любого из смертных. Скоро, скоро она обретет достаточно силы, чтобы привести в действие древние заклинания! А к следующему полнолунию дойдет черед и до последнего ритуала. С самой юности Азора внимательно изучала пухлые фолианты, сохранившиеся еще со времен змеелюдей Зурии. Глупцы верили, будто эти колдовские книги давным-давно погибли либо пропали. На самом же деле они сохранились и сберегли могущественные чары, способные продлить жизнь и подарить неограниченную власть над смертными…

Азора жаждала власти. Власти, достаточной, чтобы подчинить своей воле могущественнейших земных королей. Скоро, о, совсем скоро сильные мира сего станут побитыми псами ползать у ее ног!.. Ее судьба – сделаться равной величайшим зурнйским жрицам былых времен. Ибо она была мутари, то есть сверхчеловеком.

Она предвкушающе улыбнулась, обнажая в улыбке кошмарные ряды по-змеиному загнутых, бритвенно-острых черных зубов…

В кольце защитных стен города Пайрогии, столицы Королевства Бритуния, бурным ключом била ночная жизнь. Толпы белокожих, светловолосых бритунийцев заполняли улицы и площади. Одни делали свою работу, другие искали развлечений. Из многочисленных таверн то и дело вываливались на узкие улочки группки хохочущих кезанкийских горцев. Суровые воины городской стражи с неодобрением посматривали на шумных выпивох, но трогать не трогали. Эльдран, король Бритунии, сам был по происхождению кезанкийцем. Вряд ли он придет в особый восторг, если ему сообщат, что городская стража обижала его земляков!

К хаотически проложенным мощеным улицам, где толпился народ, примыкали плохо освещенные переулки, заваленные мусором и кишащие крысами. По ним, хрипло бормоча себе под нос, шлялись нищие и пропойцы. Они жадно поглощали дешевое кислое вино, и немного попозже оно сделает свое дело: люди городского дна завалятся спать до утра там же, в родных переулках. А кое-кто так больше и не проснется.

Следовало, однако, отдать должное городской страже: даже в самых мерзопакостных закоулках Пайрогии было безопаснее, нежели на центральных улицах большинства других больших городов. Тем не менее любому здравомыслящему человеку, вздумавшему в одиночку пробираться столичными заулками, следовало держать одну руку вблизи кошелька, а другую – на рукояти меча.