Шон Мур - Конан и мрачный серый бог

В течение девятнадцати столетий Священный Город Нифия стоял незавоеванный. Потенциальных захватчиков останавливали девятидневный переход через засушливые дюны опаляемого солнцем песка. Пеший поход был бы убийственен. Только трижды в истории города случалось, что армии фактически пересекли пустыню, чтобы достигнуть высоких беломраморных стен Нифии и останавливались перед массивными медными воротами. Итог всегда был одинаков — осажденные захватчики, вынуждено отступали, поскольку осада была невозможна в бесплодной пустыне Нифии. Вода и пища находились только в пределах городских стен, где легендарные Семь Фонтанов Ибиса орошали щедрые сады, которые кормили обитателей города.

Сегодня ни пустыня, ни ворота, ни стены из камня не защитили Святой Город.

Ворота лежали искореженные на беломраморных улицах, раздавленные как пергамент в кулаке мрачного бога. Поблизости сотня нифийских элитных воинов растянулись бездыханными; кровь от их ужасных ран залила некогда чистый камень. Следы от окровавленных ботинок и копыт завоевателей Нифии указывали темно-красный след от ворот, ведущий к центру города — к самому большому храму в известном мире.

Незваные гости неслись через улицы как неизбежная волна смерти. Каждое здание было обыскано, каждый человек, женщина и ребенок забиты. Два тысячелетия мира и изоляции сделали доброжелательных нифианцев неспособными к сопротивлению. Ни один не был в состоянии избежать гибели, и стены, которые когда-то защищали их, теперь превратились в тюрьму. В утренней резне несколько сотен безжалостных налетчиков превратили Священный Город в ужасную могилу приблизительно девяти тысяч прихожан Ибиса.

К полудню мучительные крики последних жертв смолкли в тишине.

Единственными звуками были устойчивое гудение огромного тарана против мраморной двери храма, брюзжание мужчин, которые качали это, и резкие команды их лидера. Он сидел гордо на своем коне, его изогнутая улыбка, превращала его лицо в дьявольскую маску. Залитый с бороды до ног запекшейся кровью, с покрасневшими глазами, сверкающими мрачным огнем, он походил больше на демона, чем человека.

Он поднял свое четырехфутовое лезвие эбеновой стали и кричал сердито, требуя немедленно сломать преграду, принеся больше смерти.

Пронзительный звук его жестокого голоса был подобен шакалу, и в минувшие годы, те, кто знал о его делах, прозвали его Шакал Ахерона. Ни один не смел произносить это прозвище в его присутствии — в этом отношении, немногие рисковали вообще заговорить с ним, повинуясь приказам. Действительно, только самые храбрые из мужчин смели смотреть ему в лицо. Шакал убивал из прихоти, если был рассержен тоном голоса или если чувствовал малейшую нехватку уважения.

Его называли Дхаркхан Чёрно-лезвенный, Дхаркхан Черный клинок, именем, которое заполнило сердца людей страхом и ненавистью. Его огромные бицепсы был более толстым, чем ноги сильного человека; его плечи вздымались выше головы высокого человека. И способность Черного клинка внушать ужас была более чем физической, поскольку он являлся Высшим Военачальником Армии Ахерона и братом страшного Ксалтотуна некроманта, чародейство которого превышало колдовство любых двадцати стигийских магов.

Черный клинок ругался и грозил кулаком, скованным бронёй, своим воинам, его голос хлестал как кнут. Солдат остановился, вытирая пропитанную потом бровь и, тем самым сбил с ритма других. Мгновенно голова солдата слетела с плеч в алых брызгах. Пока она катилась вниз по мраморной лестнице, Черный клинок приказал другому занять место мертвеца. Двадцать воинов напрягли мускулы, хрипя и стеная от усилий. Пылающий, зеленый как желчь, нимб окружил темное железо головы тарана. Сам Ксалтотун наполнил металл могущественными силами, способными сломать многие двери. Искры полетели от металла, поскольку он ударил камень, и основа массивной двери задрожала.

— Солнарус! — ревел Черный клинок, стряхивая кровавые капельки со своего меча. — Моя рука несет тебе гибель, трусливый пастух скопления овец Ибиса! Зловещий древний Бог должен быть моим! Его дьявольский смех, отраженный от камней мертвого города, усиливался и заполнял всё и, не затихая, усиливался снова.

За слабеющей мраморной дверью семь нифианцев ждали своей судьбы во внутреннем святилище храма. Шесть из них встали на колени спокойно, каждый обращенный на запад, и медленно пели низкими, музыкальными тонами. Сизые одежды из атласа, простая церемониальная одежда первосвященников Ибиса, покрывали мужчин от их бритых голов до их босых ног. Только их руки указывающие кончиками пальцев вперед были обнажены, босые были и ноги, казалось вдавливающиеся в пол.

Позади них стоял Солнарус, король-жрец Нифии. Его плавная одежда напоминала те, которые носят другие жрецы, но он отбросил назад капюшон. Его кожа и предметы одежды были или белыми или бледно серыми. Солнечный свет, проникая через прозрачную крышу храма, озарял безмятежное лицо короля- жреца белым, невыносимо ярким сиянием.

Солнарус смотрел на солнце, как будто его теплый блеск кормил его. Его кожа была странно бледна для обитателя пустыни. Его лицо и череп были столь же гладкими как у молодого человека, хотя почти столетие прошло, начиная с его рождения — короли-жрецы Нифии, произошедшие от могучих королей, продолжительность жизни которых в три раза превышала обычную.

Проницательные глаза Солнаруса свидетельствовали о вековой мудрости.

Левая радужная оболочка короля-жреца сверкала оттенком синего настолько глубоко, что она конкурировала с лазурью неба. Его правая радужная оболочка мерцала как полированный янтарь. На бледном бесцветном лице короля-жреца, такие глаза резко выделялись.

Как другие священники, Солнарус пел медленно и ритмично. Он поднял свои руки, пока его рукава не опали, обнажая тонкие запястья столь же бледные как алебастр. Он держал полый шар из тонкого кристалла, наполненный прекрасным белым песком.

Он резко оборвал пение.

— Время пришло, — вздохнул Солнарус.

Тогда шесть жрецов поднялись с хрустом в суставах, выпрямляя спину и разгибая колени. Они не казались утомленными, хотя они стояли на коленях и пели с рассвета. Они отбросили свои капюшоны, чтобы показать торжественные лица и сжали руки, повернувшись, чтобы предстать перед королем-жрецом.

— Власть бога в пределах нашей досягаемости, — шептал короткий, пухлый жрец по имени Милвиус. Он пристально подавлено смотрел в центр внутреннего святилища, на единственный объект во всем храме. — Действительно ли это — воля Ибиса, что наши люди раскромсаны в челюстях Шакала? Пять жрецов отступили от дальше Милвиуса, уставившись на него, раскрыв от удивления рты.