Терри Донован - Долина дикарей

Небо накрывало Карпашские горы, словно перевернутая хрустальная чаша. Иные называют небо чеканной чашей, ибо оно сияет совершеннейшими созвездиями. Но небо прозрачно, как же можно что-то по нему чеканить? Иногда небо принимается за воздух, где рождаются ветры и облака, бури и вихри. Но воздух на самом деле находится внутри неба. А еще в. небе летают птицы, поэтому часто говорят «крылатое небо». Но это уже чистая поэзия. Крылья для влюбленных в ночь и песни.

Гизелла, шадизарская принцесса, прекраснейшее создание, возлежала в покачивающемся паланкине на шелковых подушках, глядя вверх сквозь окно из прозрачного шелка. В одной руке у нее был кхитайский веер, подаренный послом Фуанчи, который пробыл при дворе отца три года и только месяц назад отправился обратно на родину. На веере были изображены цветы и птицы. Ни таких цветов, ни таких птиц в живую Гизелла никогда не видела. В другой руке у нее была книга из пальмовых листьев, пахнущая вендийскими благовониями. Она не могла прочитать из этой книги ни строчки, она не знала ни букв, ни слов на языке, которым была написана книга, но ей было приятно держать в руках редкую и дорогую вещь.

Грудь Гизеллы медленно вздымалась и опускалась, вдыхая воздух, насыщенный ароматами сандала, мускуса и амбры. Принцесса возвращалась в Шадизар из храма Вина и Крови. Она совершила все положенные по сезону обряды, принесла все жертвы, произнесла все молитвы, и ни разу нигде не ошиблась. Она была очень довольна собой. Теперь никто не скажет, что она отлынивает от государственных обязанностей, не появляясь на приемах и не участвуя в торжествах. Ибо она совершила дальнее паломничество в горный храм! А это в семье считалось обременительной обязанностью.

Гизелла была не первая и не последняя в роду — у нее имелось двенадцать братьев и сестер. И нельзя было сказать, что они все жили душа в душу. В семьях такое вообще редко бывает, в больших — особенно редко, а в царских — никогда. Братья и сестры любили злословить, острили друг о друге, говоря глупости и пошлости, собираясь в тесные кружки и проходясь по всем, кого в настоящий момент с ними не было. И чаще всех злословили по поводу Гизеллы, потому что не была не такой, как другие. И потому что совсем не принимала участия в общих забавах и не сочиняла о родственниках небылицы.

Путь от храма Вина и Крови до Шадизара не близок. Горная дорога сначала вьется по склону, потом входит в ущелье, а потом вливается в проложенную древними мостовую, ведущую прямо к вратам столицы. С одной стороны мостовой имеется стена, будто специально построенная для того, чтобы устраивать засады. Наверное, она имела смысл, как защитное сооружение, когда была гораздо выше, но по прошествии множества веков утратила его.

Гизелла слышала смех служанок, Мариссы и Хлои. Марисса — статная, с длинными русыми волосами и полными губами цвета вишни. Хлоя — чересчур худая, с тонким носом, нависающим над губами, и волосами, черными как смоль. Они умудрялись смеяться надо всем, что видели, а так же и над тем, чего не могли видеть. Они находили повод для смеха в чем угодно. Это было удивительно. Гизелла не понимала, откуда у них такое всеобъемлющее чувство юмора. Она думала, что плохо относится к ним.

— Слишком редко наказывает, а от этого, как известно, большинство рабов и слуг портятся. Они должны чувствовать хозяина, но редко кто из них, может почувствовать его по иному, кроме как через телесное наказание.

Тело должно страдать, чтобы душа возвышалась. По крайней мере, тело черни, ибо чернь не ведает мучений разума. Гизелла приоткрыла занавеску и осторожно выглянула наружу, ища глазами лица служанок.

Но они заметили ее первыми — и, конечно, засмеялись.

Гизелла смутилась. И едва не позабыла, что собиралась сказать.

— Марисса! — строгим голосом произнесла она, пытаясь вновь собрать воедино ускользнувшую фразу.

— Да, госпожа! — звонко отозвалась Марисса, подбегая к принцессе и заглядывая ей в лицо.

— Марисса, мне кажется, ты забыла, кто твоя госпожа. Забыла, кому ты принадлежишь душой и телом.

— Нет, нет, госпожа Гизелла! — взволнованно и резко воскликнула Марисса. — Я целиком и полностью принадлежу тебе! Как же я могла это забыть!

— А я думаю, что забыла, — твердо произнесла Гизелла, — С тех самых пор, как мы покинули храм, это великое священное место, ты даже не приблизилась ко мне, не узнала, хочу ли я чего-нибудь, удобно ли мне путешествовать. Ты заботишься только о себе, мелешь попусту языком, сеешь кругом глупость. А до меня тебе нет никакого дела!

— Госпожа, но я всегда рядом… — слабо возразила Марисса.

Гизелла недобро ухмыльнулась.

— И ты еще споришь со мной? Когда мы приедем в Шадизар, попроси палача, чтобы он выдал твоему телу двадцать плетей. И не вздумай отлынивать от урока! Он тебе совершенно необходим.

Марисса изменилась в лице. Словно вечерняя тень упала на него. Глаза служанки потускнели, а полные губы дрогнули от обиды. Улыбнувшись, Гизелла удовлетворенно откинулась на подушки. Она надеялась, что теперь у Мариссы пропадет чувство юмора. По крайней мере, на несколько дней.

Марисса вернулась к Хлое. Они замолчали. Марисса размышляла о предстоящем уроке, а Хлоя думала, что ее тоже ждет подобная участь, ведь она вела себя точно так же, как подруга. Обе стали грустные и задумчивые, и больше волновались не о том, что вокруг, а о своих ягодицах. Напрасно светило солнце, отражаясь в заснеженных вершинах гор позади них, напрасно ветер теребил листья на деревьях вдоль дороги, напрасно прыгали по стене птицы, пытаясь петь. Ничто не могло теперь вызвать звонкий девичий смех, так приятно ласкающий слух охранников, с трудом напускающих на себя суровый и свирепый вид, как было положено им по этикету. Сохранять вид охранникам стало легче, но поступь их сделалась тяжелее, ибо тяжело было у них на сердце при мысли о том, что ожидает девушек. Но все это скоро перестало быть хоть сколько-нибудь важным.

Когда из-за стены, идущей вдоль дороги, выскочила жуткая тварь, не иначе, как порождение самой нижней из преисподней Зандру.

Чудовище первым заметил левый передний раб-носильщик. Он увидел страшную голову, лишь отчасти напоминающую человеческую — она была в три-четыре раза больше человеческой, волос совсем не имелось, плоский нос распластался едва ли не во всю ширь лица, но самым нечеловеческим были зубы в широкой — от уха до уха — распахнутой пасти. Острые, торчащие как кинжалы, зубы разного размера, в несколько рядов. Между зубами застряли перья, кусочки мяса и хвосты недавно сожранных мелких животных.