кабинета, и никто его не беспокоил.
* * *
Когда на столе не осталось почти ничего, кроме флакона с летиумом – каждый вечер он принимал несколько капель, чтобы лучше спать, – он переселился в библиотеку. В конце концов порядок был наведен и там, и пришлось придумывать себе новый повод вставать по утрам с кровати. Наконец он взял бумагу, перо и решил посмотреть, получится ли писать левой рукой.
Открывать чернильницу пришлось зубами. Бумага скользила по столу, ее надо было придерживать. Попробовал обрубком руки. Повязки мешали, приходилось нажимать сильнее. Это было больно. Если положить локоть, то запястье закрывало не только почти весь лист, но и его верхнюю часть, то есть он смазывал все, что написал. Вздохнув, он снова встал, пошел в библиотеку, к широкому плоскому сундуку, в котором хранились карты. Там в верхнем ящичке лежали пресс-папье – грузики, прижимавшие уголки карт. Но ящичек был почти пуст, остались только два разрозненных грузика. Пошарив, он нашел в глубине третий. Положил их в карман халата и отнес к столу. Теперь бумага удерживалась на месте. Он обмакнул перо в чернила и стал учиться писать.
* * *
Он понемногу упражнялся в письме каждый день. Однажды днем, когда он был занят этим, кто-то вошел в библиотеку и постучал по косяку открытой двери. Эвгенидес поднял глаза. Перед ним стоял отцовский секретарь, а с ним еще какой-то человек.
– Войдите, – разрешил Эвгенидес.
– Я привел портного, – сказал секретарь. – Ваш отец считает, что вам надо бы перешить парадный костюм или сшить новый, чтобы спускаться к обеду.
– А я должен спускаться к обеду? – удивился Эвгенидес. Ему это и в голову не приходило. Надо бы придумать какой-нибудь постоянный предлог, чтобы навсегда избавиться от торжественных обедов с королевой и ее двором.
Секретарь смотрел на него, не говоря ни слова. Портной терпеливо ждал.
– Да, рано или поздно, наверное, придется, – признал Эвгенидес и ополоснул перо. – А разве старый не годится?
Портной помог ему одеться, застегнул пуговицы нижней рубахи. Эвгенидес сжал в кулаке немалый избыток ткани. А ведь раньше рубаха сидела как влитая.
– Я похудел, – удивился он.
– Потому что ничего не ешь, – буркнул портной, не вынимая булавок изо рта, потом поднял глаза и поймал предостерегающий взгляд секретаря. Снова принялся усердно втыкать булавки в ткань, хотя в голове крутились недавно услышанные сплетни. Увидев королевского вора своими глазами, он подумал, что молва не врет: вор действительно, даже не притронувшись, отсылает еду на дворцовую кухню, сидит в своей комнате, ни с кем не видится, и вообще дни его сочтены, и весь город оплакивает его и винит эту злобную дрянь Аттолию. Портной пожал плечами и углубился в работу. – Рубашку придется перекроить, – сказал он. – На это уйдет несколько дней.
– Торопиться некуда, – сказал Эвгенидес.
* * *
В ясном небе над королевским дворцом Аттолии сиял чуть припухший полумесяц. Летом, когда во дворце распахивали окна, королева любила лежать в темноте своей спальни и слушать, как стучат по улице колеса тяжелых телег, в которых крестьяне везли свой товар на утренний рынок. Но сейчас стояла зима и окна были закрыты. Она проснулась, огляделась: в комнате было очень тихо. Сердито вздохнув, королева скинула одеяло и встала. В дверях появилась служанка, принесла халат и изящно набросила его на протянутые руки госпожи.
– Вашему величеству что-нибудь нужно? – осведомилась она.
– Одиночество, – вздохнула королева Аттолии. – Оставь меня.
Служанка послушно покинула свой пост и осталась стоять в коридоре за дверями королевских покоев. Королева подошла к окну, раздвинула тяжелые шторы и посмотрела на луну. Еще одна бессонная ночь, не первая и не последняя.
* * *
Эвгенидес остановился в дверях малого тронного зала. Те, кто сидел ближе, прервали разговор и в недоумении уставились на странного незнакомца, потом узнали его и вздрогнули от ужаса. Он выглядел старше и после долгого отсутствия стал неузнаваем. Велел цирюльнику коротко подстричь волосы, а правую руку прятал в перевязи. Молчание вязкой волной растекалось по тронному залу, все глаза устремились на него, и он стоял у подножия лестницы, пригвожденный к месту этими взглядами.
– Эвгенидес, – позвала королева.
Он отыскал ее глазами. Она протянула руку, Эвгенидес спустился с лестницы, пересек тронный зал и поклонился.
– Моя королева, – молвил он.
– Мой вор, – откликнулась она.
Он поднял голову. Она стиснула его руку, и он не стал спорить.
– Пора ужинать, – сказала королева, и придворные направились в церемониальный зал, где по повелению королевы накрыли ужин – чуть раньше, чем планировала кухня. Повар, ругаясь про себя, с честью справился с ситуацией.
Эвгенидес сел между баронессой и герцогиней, младшей сестрой королевы. Самыми громкими звуками в зале были шаги слуг, разносящих еду. Каждый из гостей переводил взгляд сначала на Эвгенидеса, потом на королеву, потом в собственную тарелку. Некоторые покашливали или прочищали горло. Кто-то на дальнем конце стола заговорил об урожае, который выдался хорошим, и герцогиня по правую руку подхватила нить беседы. Она завела разговор о погоде, которая выдалась холодной, что неудивительно, поскольку стояла зима. Наконец принесли блюда. Эвгенидес съел овощи, а мясо оставил, потому что не мог нарезать. Съел маленький кусочек хлеба, не намазывая сыром, потому что и этого не мог сделать.
За обедом подавали вино. Когда он выпил первый кубок, его вновь наполнили. Кубок был керамический, с высокой тонкой ножкой и широким верхом. Отпив немного, Эвгенидес залюбовался рисунком по внутреннему ободку. Кентавры гнались друг за другом, натягивая тетиву. Двумя руками, подумал он и выпил до дна.
Обед закончился, королева встала, и Эвгенидес встал вместе с остальными придворными. Чтобы не покачиваться, он незаметно уперся тремя пальцами в стол, да так, что побелели костяшки. Стоял так, пока соседи по столу откланивались и расходились. Подошел отец, взял Эвгенидеса под здоровую руку, и тот с благодарностью повис на нем.
– Разве сегодня не разбавляли вино? – спросил вор.
– Как обычно, две части воды. – Только так пили вино в цивилизованном мире.
Когда зал опустел, отец оторвал Эвгенидеса от стола и проводил наверх.
– Сегодня мне не понадобится никакой летиум, – сказал в дверях Эвгенидес. – Вино прекрасно заменяет его. – Отец напрягся. – Шучу, шучу. – Хотя сам был в этом не уверен.
* * *
Второй обед прошел примерно так же. Эвгенидесу подавали еду уже нарезанной на кусочки, и вместо сыра перед каждым поставили чашечку оливкового масла, чтобы макать туда хлеб. Если не считать того, что ему приходилось тянуться через тарелку, чтобы обмакнуть хлеб, все шло хорошо. Разговоры были примерно такими же – об урожае и о погоде. За дальней частью стола беседа шла вполголоса, трудно было уловить хоть слово. Эвгенидес пил меньше и глядел в тарелку, не желая замечать, что королева старательно избегает смотреть на него.
На третий вечер он не спустился. Его место за столом осталось пустым. Когда обед закончился, отец поднялся проведать его. Эвгенидес в парадном платье сидел на кровати, прислонившись к изголовью, вытянув ноги в сапогах поверх простыней. На коленях лежала пустая перевязь. Он поднял на отца унылый взгляд.
– Я больше не могу это выносить, – сказал он и опустил глаза. – Я уже знаю, что урожай хорош, что погода холодная. Попробую еще раз весной.
– Завтра, – сказал отец и вышел.
Эвгенидес стал клониться набок, пока не уткнулся лицом в подушки.
* * *
Он уснул, и ему приснилась королева Аттолии. Она в зеленом платье с белыми вышитыми цветами танцевала в саду. Пошел снег, собаки гнались за ним сквозь тьму, и сабля, сверкнув красным в отблесках пламени, взметнулась и упала. Королева прекратила танцевать и стала смотреть. Он проснулся, захлебываясь от крика, и обнаружил, что, одетый, так и лежит поверх простыней.
Он проковылял в библиотеку и сел перед потухшим камином. В комнате было холодно. Случись это месяц назад, в библиотеке ночевал бы кто-нибудь из помощников Галена, он сразу дал бы летиума, и Эвгенидес провалился бы в сон, не дожидаясь, пока
