Судьба, видно, не исчерпала всех неприятных сюрпризов, что заготовила для них.
Пришельцы переглянулись, по-прежнему добродушно улыбаясь.
– Сейян,[3] – бросил наконец один из них. Его спутник кивнул:
– Ту сейян.[4]
– Кут сейян,[5] – в один голос высказались двое других, пожирая глазами Мариссу и Лиэнн.
– Тэк торбо,[6] – резюмировал последний, уже немолодой и хуже всех одетый.
Старший некоторое время переводил взгляд с девушек на Торнана с Чикко и обратно. Наконец он принял решение.
– Мейян – сок, – махнул он рукой куда-то в сторону. – Сейян – кнас, – и ударил себя в грудь.
Торнан не понял ни слова, но смысл был ясен и без перевода. Добрые и великодушные степняки позволяют жалким мужчинам чужого народа уйти на все четыре стороны, оставив в уплату за свои никчемные жизни двух симпатичных женщин.
Торнан понимающе закивал и медленно потянулся к мешку, старясь держать руки подальше от ятагана.
– Х-х-ху-у! – недовольно выкрикнул атаман. – Барах – кнас! Сейян – кнас! Мейян – сок.
Имущество, видимо, тоже было включено в уплату за головы чужаков.
– Сок-сок-сок! – нетерпеливо замахал на них руками степняк и, не слезая с коня, нарочито медленно принялся развязывать кушак.
«Убирайтесь, пока мы добрые», – так мысленно перевел его речь Торнан.
«Что я скажу Анизе?!»
Медленно они начали отступать от стоянки: Торнан – с приклеенной улыбкой протягивая вперед руки, и Чикко, державший в руке треклятый посох. Северянин старательно придавал лицу именно это выражение – жалкое, испуганное, растерянное и глупое одновременно. Кто другой, пожалуй, не купился бы на такое, но эти дикари могут поверить. Есть надежда, что эти выродки, занявшись женщинами, расслабятся… Марисса, конечно, ему не простит – ну да ладно.
– Сейян – сташ кунчар, – спокойно распорядился атаман, ткнув пальцем в клинки на поясе Мариссы. – Барах сташ цеш. – И, уже дергая за узел кушака, недвусмысленно указал на расстеленный плащ Торнана. – Сюты.
Марисса обернулась к товарищам, и…
Дорого бы дал Торнан, чтобы не видеть того дикого искреннего презрения, которым она облила его. А потом спокойно уперла руки в бока, помотав головой.
– Мен сейян не для тебя, – сказала, как сплюнула, Марисса и добавила: – Туйян!![7]
Лицо кочевника потемнело, и, взвыв, он послал коня вперед, широко размахнувшись плетью.
Марисса не кинулась прочь, а бестрепетно подставила под камчу руку. И когда ремень жуткого степного волкобоя обвился вокруг предплечья (Торнан мысленно вздрогнул, выхватывая ятаган), изо всех сил рванула на себя. Кочевник, не удержавшись, вылетел из седла, кувыркнулся в воздухе и приземлился теменем прямо на жесткую, как камень, прокаленную солнцем землю.
И тут началось нечто невероятное. Лошади, словно сойдя с ума, бились, дико ржали, не слушаясь всадников – степные лошади, приученные слушаться хозяев не хуже собак! Вот один из них вылетел из седла, за ним второй, неудачно угодив под копыта. Жуткий хруст и дикий вопль, кровавые ошметки, летящие во все стороны…
Новый крик – и Торнан с изумлением узрел, как вторая лошадь яростно грызет лицо другого всадника. Еще один тщетно пытается укротить своего коня, – а потом рукоять плети, ловко использованной амазонкой в качестве кистеня, бьет его в лоб, и тот летит на землю, чтобы через секунду его лицо было разбито копытом собственного коня.
Последний всадник сумел-таки спрыгнуть с седла взбесившегося скакуна и с кинжалом бросился на девушку. Марисса свалила его привычной «мельницей», пырнув напоследок трофейной саблей.
И все было кончено. Единственный уцелевший степняк, не обращая внимания на разорванное бедро, из которого торчали белые обломки кости, икал от ужаса, не отрывая взор от Чикко. все еще приплясывающего и вихляющегося на месте.
– Камм, камм! – жалобно всхлипывал он. И через силу выдавил, протянув руку к Торнану: – Убэй, убэй, толко камму не отдавай! Убэй, сьэш, но не отдай!!!
На то, чтобы обыскать покойников, забрав у них все ценное, ушло совсем немного времени. Эту грязную работу Торнан взял на себя: Чикко занимался лошадками, а Марисса молча бинтовала руку, рассеченную плетью. Постанывающего степняка он решил оставить напоследок. Хотя, конечно, глупо – все равно ведь придется им заняться.
Покончив с раной, девушка зачем-то принялась рыться в мешке.
– Ну что, муйян, сейчас сделаю из тебя туйян, – зловеще ухмыльнулась она, вытаскивая из мешка бритву. Повязка на руке уже набухла кровью, но она, казалось, этого не замечала.
– Хакк, сармузи бай-реггир – торму,[8], – бросила Марисса, деловито поправляя бритву на ремне.
– Ш-шлима-ра![9] – нашел в себе силы в ответ выругаться пленник, под которым уже натекла солидная красная лужа.
– Поговори тут у меня, хмок сессынкурный,[10] будешь вдвое дольше умирать!
Торнан не стал ничего говорить или спорить. Подойдя к задыхающемуся степняку, он быстро наклонился, положил ему руки на виски и резко повернул. Тот не сопротивлялся, даже расслабил в последний момент шею, чтобы облегчить работу своему убийце.
– Ты!!! – взвыла Марисса.
– У нас времени нет, – пожал плечами Торнан. – Да и другие тут могут оказаться.
Топнув от возмущения ногой, Марисса швырнула бритву в траву.
– Подними – хорошая вещь, – холодно распорядился капитан. – И займись Лиэнн – она вся белая аж, – ткнул он во всеми забытую альбийку.
– Я ничего, я уже… – слабо возразила Лиэнн. И ее вывернуло наизнанку.
Герцогиня, спокойно готовившаяся к собственному зажариванию, к чужой смерти, видать, не привыкла.
Не обращая внимания на хнычущую девушку, Марисса подобрала бритву, аккуратно сложила и принялась приторачивать вьюк к седлу все еще нервно вздрагивающей кобылы кого-то из убитых – Чикко уже успел с ней «договориться».
– Слушай, а язык ты откуда знаешь? – спросил Торнан, когда они уже тронулись в путь.
– Немного, – согласилась Марисса, сморщившись, – неловкое движение забинтованной руки напомнило о себе болью. – Ему меня отец учил, пока был жив. – И, ни к кому не обращаясь, мрачно добавила: – Может, кого-то из родственников прикончила… И что я Богине скажу, когда помру?
Спустя несколько дней. Такон
– Добавь еще хоть монетку, красавчик, – потерлась о Торнана всем телом Ко.
– Я заплатил уже столько, что хватило бы обслужить целый караван вместе с верблюдами, – приобнял ее Торнан.
Меднокожая девка обиженно отвернулась к растрескавшейся стене. Шел второй день его пребывания тут, в городе, и почти сутки в этом заведении. Когда они достигли глинобитных стен Такона, кони под ними были еле живыми. Еле живым был и Чикко, уже раз сто громко заявлявший, что дар «Конского Мастера» его покинул, причем навсегда. Два жеребца пали по дороге.
