— Нет-нет! Но вы так же, как и мы — все остальные, поспешили бросить их на произвол судьбы в шахте.
Ленсман стоял, довольно улыбаясь, и не мешал им продолжать.
— И ты тоже, Адриан, — агрессивно сказала Керстин. — Ты в шахте вел себя наиболее рьяно.
— Нет же, я действительно считал, что они погибли.
— Да ладно, не прикидывайся, — перебила Лисен — Ты и сам так же виноват. А если бы ты не была так жутко неуклюжа, Керстин, и не дала бы этой дуре уйти, этого бы не случилось!
— Правда? Не случилось? А этот колдун здесь? Это ужасное существо, которое вынюхивает трупы! Нет, все было против нас, и ты об этом знаешь! Это несправедливо!
В припадке внезапной ярости Лисен повернулась в Анне-Марии.
— Не сиди здесь и не веди себя, как ханжа! Не думаешь ли ты, что Коля интересует что-нибудь, кроме твоих денег?
— Только они, — сказала Керстин. — И не воображай себе, что это не так!
— Да уж, ты родился в рубашке, — кисло заметил Адриан Колю. — Из тюрьмы в высшее общество. Поздравляю!
— Спасибо, довольно, — прервал его ленсман, опасавшийся, что Коль Симон может дать выход своему нешведскому темпераменту. Здесь это произойти не должно. — Игра окончена!
Хейке встал.
— Да. Меня ждут несколько больных малышей. Мне кажется, это важнее того, что здесь происходит.
И ленсман был с ним согласен.
Они пошли вниз, к поселку шахтеров — все четверо. Анна-Мария чувствовала себя, как в тумане, это относилось и к ее телу, и к душе. Как будто она уже дошла до какого-то предела и отказывалась принимать что-то большее. Коль видел, насколько она измучена, он взял ее за руку, и она шла, отчаянно вцепившись в него, боясь, что, если она выпустит его руку, то что-то произойдет.
— Ничего себе Рождество здесь у вас, в Иттерхедене, — пробормотал Хейке.
— Да, — сказала Винга. — Люди без будущего.
— Это мое дело — позаботиться об их будущем, — сказал Коль.
Анна-Мария взглянула на него и поняла, что он действительно так думает.
— Да уж, потому что никто другой на себя это не возьмет, — сказал Хейке, кивком показав на дом за ними.
Анна-Мария сглотнула слюну.
— Больно сознавать, что Керстин — подруга моей тети.
— Твоя тетя Биргитта вряд ли об этом знает, — успокоила ее Винга.
— Но ведь это она помогла мне найти работу.
— Она была бы потрясена, если бы узнала, что из этого вышло.
— Наверное, все дети теперь разъедутся?
— С этим ничего не поделаешь, — ответил Коль. — Здесь больше не нужна учительница. Анна-Мария вздохнула.
— Тогда мне придется вернуться в свою усадьбу в Шенэсе. А я не имею ни малейшего представления о сельском хозяйстве!
— Может быть, тебе помогут? — спросила Винга, бросив взгляд украдкой.
— Я тоже не особенно разбираюсь в этом, — сказал Коль. — Но я могу научиться. А если ты хочешь работать с детьми, Анна-Мария, то там, поблизости, наверное, тоже есть школа?
— Или у вас появятся собственные малыши, — оживленно заметила Винга.
Коль почувствовал, что ладонь Анны-Марии дернулась, но она не отняла ее.
— Иногда ты, Винга, даже более прямодушная, чем это полезно для душевного равновесия, — пробормотала она.
Когда они спустились к домам, Винга остановилась.
— Я не хочу сказать, что призываю вас заняться этим немедленно, но еще когда мы были наверху у этого кошмарного семейства, Анна-Мария, я видела, что у тебя лицо белое, как мел. И сейчас я пойду с тобой к Кларе и скажу ей, что ты на грани срыва, и это не ложь, и что ты не можешь оставаться в эту ночь одна. Я скажу, что ты будешь ночевать у нас, а вот это ложь, потому что там нет места. Коль, она может провести эту ночь у тебя, ведь мы никому не обязаны сообщать об этом?
— Нет ничего, чего я желал бы сильнее, — сказал Коль. — Я и сам об этом думал, но не отважился предложить. Но будет ли ей там спокойно…
— А где ей будет спокойнее?
— Я хотел сказать… я так люблю Анну-Марию — очень люблю, и я… она нужна мне. Очень-очень. Я не знаю… смогу ли я… когда она будет так близко от меня…
— Послушай, Коль, — сказала Винга и положила ладонь ему на руку. — Анна-Мария очень одинока, а сейчас она к тому же еще и растеряна, сбита с толку, она плачет и боится. То, что ей надо сейчас, это чувствовать, что рядом с ней есть человек, который заботится о ней. Тот, с кем она сама хотела бы быть. Так что совершенно несущественно, чем обернется эта близость. Чем ближе, тем лучше, хотела бы я сказать.
Лицо Коля было совершенно неподвижно, но в глазах его промелькнула искра понимания того, о чем говорила проницательная Винга.
Он повернулся к Анне-Марии.
— Ты хочешь? Я имею в виду, остаться у меня сегодня ночью?
Она дрожала, как и вообще в последние часы. Ей казалось, что вся кровь ушла из ее тела уже давно.
— Винга права, — сказала она. — Я уже не могу больше. Разреши мне побыть у тебя, меня это очень успокоит.
— Ну, ладно, — сухо сказала Винга. — Я уже не так уверена в этом покое. В этом мужчине много скрытого и нерастраченного жара, Анна-Мария. Тебя ждет много радости. Хейке улыбнулся.
— Пусть моя жена не шокирует тебя, Коль. Она не поддается воспитанию, и из нее никогда не выйдет салонная дамочка.
— Мне кажется, она замечательная, — сказал Коль. — И она так хорошо все понимает.
— Еще бы, — ответил Хейке с дружеской ухмылкой и направился в дом кузнеца, чтобы взять малышей в руки, дающие жизнь.
Коль озабоченно поглядывал на Анну-Марию, пока зажигал лампу в своей спальне. Она сидела на краешке его кровати, крепко сжимая в руке ночную рубашку, которую она захватила с собой. Когда они шли через пустошь, она не выпускала его руку ни на секунду, и жутко боялась, что он может сейчас уйти от нее.
Коль хотел предложить, что он сам этой ночью может поспать на скамье в кухне, чтобы это чужое, прекрасное существо, бывшее сейчас в его доме, смогло поспать на его постели. Но он понял что это было мертворожденное предложение. Он должен быть с ней, успокаивать ее, чего бы это ни стоило! И он должен сделать все возможное, чтобы не злоупотребить ее состоянием.
Но сможет ли он не сделать этого?
Все те ночи, когда он лежал и думал о ней, тосковал о ней! Он думал о том, что будет добр с ней, примет ее под свое крыло. Но ему не удавалось погасить непреодолимое влечение к ней, как ему этого не хотелось. Анна-Мария была очень привлекательной женщиной, весьма эротичной. Она двигалась чувственно, ее улыбка была чувственной, она была словно создана для любви. И Коль пал уже в первый день, когда он так неохотно говорил «с чертовой школьной мамзелью». Это случилось здесь, в этом самом доме после того, как они проводили домой Эгона. Она побывала здесь, и дом уже не был прежним. На каждый находящийся в нем предмет он смотрел, связывая его с ней…
— Ты не хочешь лечь? — неуверенно спросил он. Она ответила напряженным голосом:
— Да. Но мои волосы… Я не могу лечь с такими грязными волосами. Стоит мне к ним прикоснуться, как вокруг меня поднимается облако шахтной пыли.
— Мои не лучше.
— Но мои длиннее. Я не могу… вымыть их, Коль?
— Да, конечно. Посмотрю, осталась ли после Лины в котле горячая вода.
Она была. И Коль водрузил на кухонную скамью корыто.
— Могу помочь, если хочешь, — нерешительно сказал он, не зная, вежливо ли это.
— О, спасибо! А Лина придет завтра утром?
— Успокойся и ничего не бойся! Твои родственники сказали ей, что не нужно.
Анна-Мария по-прежнему двигалась, как во сне. Но мытье волос как бы заставляло ее думать о чем-то другом.
Она застенчиво спросила, может ли она снять платье. Конечно, он не мог сказать «нет», но его внезапно прошиб пот.
Как он и думал, белье ее было белым, тончайшим и очень изящным. Кружева на нижней юбке были невероятной красоты. Было очевидно, что, забежав на секунду домой, она переоделась.
