от собственного вопроса-приговора.
— Они говорят, во мне особая магия, — пожала плечами девочка, — и я могу поддерживать их всех. Они хотят попробовать. Скорее. Но я боюсь, ты станешь переживать, — и она посмотрела виновато на Юлю.
Станет. Конечно, станет. Потому что у нее такое чувство, что стихиям Оля нужна больше, чем они ей. И посоветоваться не с кем. Лиестр остался дома. Хотя… отдавать дочь ему на опыты… Тот еще вариант. Но сама она тут точно не разберется. К стихиям доверия нет. Прекрасно знает, что те готовы испытывать, проверять на прочность и создавать сложности своим детям. Если не выжил, сломался, значит, слабак и дурак.
— А что хочешь ты? — спросила Юля. Меньше всего стихии интересовало мнение подопечных. А зачем? Надавил, поменял обстоятельства и человек сам свое мнение изменил.
Дочь задумалась. Села удобнее, потом придвинулась, положила голову ей на колени. Юля принялась осторожно распутывать волосы, массируя.
— Не знаю, — честно призналась Оля. — Я не против того, чтобы овладеть четырьмя стихиями, но меня пугает количество учебы. Наставник вон столько по одной воде заставляет учить… И повторять, повторять… Еще и медитации эти, — она поморщилась.
Юля понимающе улыбнулась. Медитации ее саму выводили из себя. И не поспишь на них. Наставник сразу наказание влепит.
— Не торопись, — посоветовала она, — пусть стихии говорят — ты готова, но только представь, что будет, если сделаешь, как они хотят. Станешь единственной девочкой с подобным даром. Мы, конечно, всегда останемся рядом, но остальные? Начнут сторониться. Опасаться. Когда подрастешь, станешь старше, с этим легче будет справиться, но сейчас… Одиночество заставит повзрослеть. А я не хочу, чтобы ты становилась взрослой так рано. Останься еще немного моей маленькой и самой любимой дочкой. А стихии… подождут. Больше ценить станут. Им все равно не найти такую же девочку, которая вместит в себя четыре дара.
— Как четыре⁈ Четыре стихии? — донеслось потрясенное от двери, и Юля, ругнувшись про себя, посмотрела испуганно на сына. И ведь ставила полог. Но в него по привычки включила допуск детям. Похоже, зря.
Оля подскочила, ойкнула, прижала ладонь ко рту. Глянула виновато на брата.
— И ты молчала⁈ — крикнул он, вскипая. Бросил уничижительный, полный обиды взгляд, развернулся. Хлопнула дверь.
Дочка опустила голову. На ресницах задрожали слезы. Юля тяжело вздохнула. Нет сильнее ссоры чем та, что происходит меж близкими людьми. Ведь до недавних пор между братом и сестрой не было секретов, но…
— Это то, о чем ты говорила? — тихо спросила Оля. — Одиночество? Он теперь считает меня чудовищем?
Сердце Юли болезненно сжалось и захотелось укрыть дочь, спрятать от всех, защитить.
— Нет, Илья никогда не будет считать тебя чудовищем. Но ему придется смириться с тем, что некоторыми секретами нельзя делиться. Ни с кем. Он поймет. Не сразу. И простит. Я поговорю с ним.
— Нет, — покачала головой девочка, — я сама. Он мой брат.
За завтраком хмурый Фильярг, болезненно морщась, глотал травяную настойку. Иль смотрел исключительно перед собой. Оля без аппетита ковырялась в тарелке. Один лишь Слава ел за всех — только ложка мелькала.
Юля медленно пила горячий чай, ощущая, как дышать становится легче, а горло саднит меньше.
— Эта сырость! — раздражающе бросил муж. — Не понимаю, как они в ней живут! Я попрошу целителя тебя посмотреть.
Заметил-таки ее состояние…
— Не надо, мне уже легче, — слабо возразила Юля, ловя на себе подозрительный взгляд дочери и читающийся на губах вопрос. Она ведь так и не спросила, откуда мама все узнала.
После завтрака ее, несмотря на возражения, потащили к целителю, который озвучил кроме простуды сильный ушиб спины.
— Ничего не хочешь мне рассказать? — Фильярг прижал к стене, навис. Глаза потемнели от гнева. Рука уперлась рядом, блокируя бегство.
— Не здесь, — мотнула головой Юля, бросила выразительный взгляд на проходящего мимо слугу. Муж поморщился, но признал ее правоту и нехотя отпустил, глянув на мужчину так, что тот ускорил шаг.
А после к ним в комнату доставили бутылку вина. К вину прилагалась записка от лорда Имхара с наказанием нагреть, смешать со специями и выпить. Мол, лучшее средство от простуды.
Вопросов во взгляде мужа стало на порядок больше.
— Я-то гадал, как они в сырости выживают, — проворчал он, — а они вином лечатся. Ежедневно поди.
— Чем вчера закончился разговор с императором? — поспешила Юля увести мысли мужа от опасной темы встречи с лордом. Поставила полог. Усилила.
— Дочь он нашу хочет. Замуж.
Юля побледнела.
— За кого-то из своих. Мол, водница же. Что ей среди огневиков делать.
И Фильярг выругался, помянув мокрозадых, озабоченных алкоголиков.
Юля выдохнула, призывая себя к спокойствию. А что будет, когда император узнает об истинной цене ее дочери? Нет-нет и нет. Оля должна вырасти, научиться давать отпор, а потом пусть занимается, гм, развитием своей уникальности.
— Ей будет что среди огневиков делать, когда огонь пробудится, — спокойно возразила она.
— Очень надеюсь, — искренне выдохнул муж, задумчиво глядя на бутылку в руке.
— Правда, непонятно, что делать, когда ветер и земля проявятся, — и она вынула бутылку из руки остолбеневшего мужа, откупорила, сделала глоток. Пусть стихии обещали, что дочь не пострадает от своей уникальности, но страхи-то остались.
— Что? — на нее посмотрели в недоумении, и Юля кратко пересказала события ночи.
— Как четыре? — муж пошатнулся, хватаясь за сердце. Она вернула бутылку, и тот сделал крупный глоток. Выругался. Посмотрел на потолок. Погрозил кому-то. Потом снова глотнул вина.
— Почему не разбудила⁈ — возмущенно выдохнул он. — Опять все сама?
Юля пожала плечами, выразительно посмотрела на вино. Ей безропотно вернули бутылку.
— Прости, я не знал, что нужен тебе. Эта вода… Зараза какая! А Оля? С ней все в порядке? Она точно не пострадала? И ты уверена
