меня, а убили честного и благородного человека, кавалера фон Клаузевица.
– Чушь! Глупость! Вы глупец, Эшбахт! – Фон Эдель засмеялся. – Я к тому делу не имею никакого отношения. Никакого! А если вы пришли меня убить, так не ищите себе оправданий, делайте ваше дело, но, видит Бог, я не виноват в смерти фон Клаузевица.
– Убить вас? Черта с два я дам вам так просто умереть. Вас ждет суд.
– Что за вздор! Вы мне не судья! Много вам чести будет судить меня! – выкрикнул фон Эдель.
– Конечно, не судья, вас будут судить судом чести дворяне графства!
– Да? У вас что, есть свидетель моего преступления?
Волков повернулся к Сычу и сделал ему знак. Сыч кивнул, вышел на пару мгновений из комнаты и тут же вернулся, таща за собой на веревке пленника. Тот, придя на свет из темноты, немного щурился и озирался по сторонам.
– Сюда смотри, сволочь! – Фриц Ламме подтащил его к кровати. – Видишь этого господина?
Разбойник уставился на ухмыляющегося фон Эделя. Тот в ответ смотрел на него, словно говоря: ну, давай уже заканчивать этот балаган. А Волков вдруг почувствовал, что все идет не так, как надо. Он еще глаз пленника не видал, смотрел на того сбоку, но уже понял – что-то не так.
– Ну, чего молчишь, подлец? – Сыч дал затрещину пленнику. – Что вылупился, словно в первый раз видишь? Этот человек тебе платил?
Но разбойник Сычу не ответил, он повернулся к кавалеру и только помотал головой: нет, не этот.
– Я говорил вам, Эшбахт, что вы дурак? – радостно воскликнул фон Эдель и засмеялся. – Что вы там насчет суда болтали?
Волков быстро подошел к пленнику, пальцами своими железными схватил того за шею, да так, что тот от боли оскалился и завыл, нагнул его ближе к приспешнику графа, к самому лицу того, и, сжимая свою хватку еще сильнее, прошипел:
– Внимательнее смотри, сволочь! Внимательнее! Ну?! Он давал тебе деньги?
– Нет, господин, не он. – Разбойник кряхтел от боли.
– Ты же говорил, благородный, седой, – шипел от злости Волков. – Говорил, что с бородой.
– Я говорил, что тот был в щетине.
Наконец кавалер отпустил шею разбойника.
– А каков был тот?
– Волосы того были седые, но до плеч. А у этого короткие, – вертя головой и разминая шею, отвечал разбойник.
– Седые до плеч? – переспросил генерал.
– Да, и сам он был старее этого господина.
Волков схватил его за руку, потащил из покоев на темную лестницу, спрашивая на ходу:
– Старее? А еще что у него было особенного?
– Голос, – отвечал разбойник.
– Голос? И какой у него был голос?
– Чуть отдавал карканьем ворона. Знаете, из горла его на букве «р» вырывается звук, как ворон каркает.
– Карканьем ворона, – повторил кавалер. – Карканьем ворона… – Кажется, он знал человека с седыми волосами до плеч, который говорил именно так.
– Эй, Эшбахт, так когда у меня будет суд? – кричал ему из покоев фон Эдель. И смеялся, мерзавец.
И это он делал явно зря, так как кавалер, отпихнув кого-то, кто стоял у двери, влетел в комнату, подбежал к кровати и наотмашь, со всей тяжести своей руки влепил насмешнику оплеуху. Так тяжела была та оплеуха, что фон Эдель слетел с кровати. Лежал, схватившись за щеку, и негромко сыпал ругательствами в адрес обидчика. А генерал ему и говорит:
– Коли обиделись, дражайший фон Эдель, так шлите мне вызов. Приму его обязательно. Но оружие выберу сам. И никаких чемпионов, только вы и я.
Верное дело было и вдруг сорвалось. Если бы не усталость, может, злился бы. А так он ехал молча по ночному городу и обдумывал слова разбойника: седой, волосы до плеч, каркает, как ворон. Волков знал, кто это. Может, причина у этого человека, что организовал нападение, и неочевидна, но она была.
«Да, жаль, что фон Эдель и граф тут ни при чем, как хорошо было бы устроить над фон Эделем дворянский суд, и чтобы на суде он признался в том, что на нападение дал добро сам граф. Нет, ничего такого не выйдет. Жаль. Жаль. Жаль».
Ну а с каркающего господина кавалер еще спросит. Но это уже будет в том случае, если ему удастся вернуться из кантона живым. А с графом… С графом пусть всё решит Агнес. И решать с ним придется немедля. Нельзя начинать войну, имея в тылу у себя такого недруга.
Волков въехал на двор дома Кёршнера, а там столпотворение. Еще издали он увидел, что все окна во дворце горят огнями, но не думал, что будет так многолюдно. Слуги, кони, возки, кареты – весь двор полон. И это ночью! Слыханное ли дело? Он с молодыми господами поднялся в обеденную залу, а там духота от десятков людей и десятков свечей. Окна настежь, но это не спасает: ветра в ночном воздухе нет, ночь теплая.
И ему навстречу бежит хозяин дома, обливаясь потом, возбужденный и радостный.
– Первый судья Мюнфельд приехал. И бывший бургомистр Виллегунд тоже, и глава Первой гильдии купцов Роллен. И еще другие господа, что первые в своих цехах и коммунах.
Кёршнер так и светился, ему, человеку, родившемуся за пределами города, несмотря на большое богатство, никак не удавалось ранее всех этих городских господ видеть своими гостями из-за их высокомерия, а тут вон как… Кланяются, просят принять. Хозяин млел от счастья и приказывал слугам тащить из кладовых на стол все самое лучшее.
– Все хотят с новым епископом познакомиться, – догадался Волков.
– Может, и так, может, и так, – говорил купец загадочно, – но сдается мне, что люди просто раздражены повелением герцога не пускать вас в город, считая такое повеление монаршим сумасбродством, а многие думают заполучить земельку возле ваших пристаней под свои склады, вот и пришли к вам.
– К нам, друг мой, к нам, – поправил его Волков, тем самым потешив самолюбие родственника.
Купец расцвел. Улыбался и еще пуще краснел, чем раньше. Но при этом говорил вещи правильные:
– Значит, к нам. Как вам будет угодно, дорогой родственник. Граф придет в ярость, когда узнает об этой нашей ночной трапезе. И всех, кто тут был нынче, запишет в вашу партию, в ваши друзья. А нам друзья в городе нужны.
– Думаете, дорогой родственник, что тут собирается моя партия? – спросил кавалер.
– Герцог герцогом, граф графом, но когда горцы или еретики стояли под стенами города, так ни герцога, ни графа рядом не оказывалось, – говорил купец, вдруг перестав улыбаться
