– …Солль! Эй, помоги, Лаган, он как мертвый, вот это да…
Он почувствовал, как чьи-то руки берут его за плечи и поворачивают лицом вверх, и не стал подавать признаков жизни.
– Флягу! Бонифор, флягу, быстро!
На лицо ему пролилась небольшая речка. Выждав еще немного, он застонал и открыл глаза.
В свете факелов над ним склонились Карвер, Лаган, Оль и Бонифор; лица у всех были удивленные, а у юных гуардов еще и испуганные.
– Живой, – заметил Оль с облегчением.
– Что ему сделается, – флегматично отозвался Лаган. – Солль, ты пьяный, что ли?
– Когда отправлялись, был трезвый, – резонно возразил Карвер. – Разве что на ходу успел…
– На воинском посту? – беззлобно поинтересовался Лаган.
– Да от него не пахнет! – возмутился Бонифор.
Эгерту очень неудобно было лежать вот так, навзничь, и служить объектом всеобщего интереса – к тому же камни мостовой, будто дождавшись своего часа, впивались в спину. Повозившись, он поднялся на локти – в тот же момент сразу несколько рук помогли ему встать.
– Что с тобой? – прямо спросил, наконец, Карвер.
Эгерт сам не знал, что с ним, но давать гуардам подробный отчет не входило в его планы.
– Не помню, – соврал он, стараясь, чтобы голос его звучал как можно более хрипло. – Помню, ехали… Потом темно, темно – и на земле лежу…
Гуарды переглянулись.
– Плохо дело, – сказал Лаган. – Ты к врачу когда-нибудь обращался?
Эгерт не ответил. С трудом, превозмогая дрожь, снова взобрался на лошадь; ночной обход продолжился – но до самого утра Эгерт ловил на себе вопросительные взгляды товарищей, будто ожидающих, что он свалится снова.
Через несколько дней полк выехал на маневры.
Проводы были обставлены со всевозможной пышностью; как полагается, маневрам предшествовал парад. Чуть не все население Каваррена собралось на набережной, причем главы уважаемых семейств явились с миниатюрными флагами династий, и флагштоками им служили обнаженные шпаги, вскинутые, как палочка капельмейстера. Бургомистр облачился в мантию, расшитую геральдическими зверями; мальчики, записанные в полк, но не достигшие еще возраста мужчин, построены были в колонну и несколько раз промаршировали взад-вперед; во главе колонны шагал пятнадцатилетний юноша, а замыкал ее трехлетний малыш в мундирчике и с деревянным кинжалом у пояса. Разница в длине шага будущих гуардов то и дело сказывалась, малыш совсем запыхался и несколько раз шлепнулся, путаясь в перевязи – но не заплакал, памятуя, видимо, какой чести удостоен.
Потом пред очи собравшихся явились, наконец, виновники торжества – возглавляемые капитаном, гуарды торжественно проехали по улице, и под каждым была лоснящаяся холеная лошадь, и в правой руке каждый держал приветственно вскинутую шпагу. Смелые девушки из толпы выскакивали к самым лошадиным мордам, набрасывая гуардам на клинки цветные кольца, украшенные фиалками; каждое такое кольцо означало нежные дружеские чувства. Больше всех колец досталось капитану – по званию – да еще Соллю, который, впрочем, в то утро был бледен и не совсем здоров. Над головами толпы кружились, падая, цветы и подброшенные шляпы; гуардов провожали будто на войну, хоть каждый знал, что через три дня полк, целый и невредимый, потихоньку вернется в город.
Горожане остались праздновать, а гуарды, миновав городские ворота, выехали на большую дорогу и направились туда, где еще за неделю до этого приготовлен был военный лагерь.
Весна наконец-то развернулась во всю свою мощь; Солль сидел в седле сгорбленный, никак не просветленный дивным солнечным пейзажем, раскинувшимся справа и слева от дороги. Ночь накануне он провел без сна – еще до полуночи его навестил очередной кошмар, и потому он дожидался рассвета, меняя догорающие в канделябрах свечи. Парад не взбодрил его, как ожидалось, а, наоборот, принес новое потрясение: Эгерт обнаружил, что самый вид обнаженной шпаги чрезвычайно ему неприятен. Светлое небо! Вид обнаженного клинка, всегда ласкавший сердце рубаки и поединщика, не навевал более сладких мыслей о славе, о победе; глядя на заостренное железо, Солль, потрясенный, думал теперь только о рассеченной коже, об обнаженной кости, о крови и боли, после которых наступает смерть…
Товарищи-гуарды косились на лейтенанта Солля; официальная версия была – тяжко влюблен. Обсуждались возможные объекты несчастливой страсти, причем наиболее проницательные предполагали даже, что сердце лейтенанта пленила холодная и прекрасная Тория, невеста погибшего студента. Только Карвер не принимал в этих спорах никакого участия, а только молча, издали, наблюдал.
Свернули с дороги, проскакали краем глубокого оврага – из-под копыт посыпались в пропасть комья земли. Капитан выкрикнул команду; Эгерт вздрогнул, увидев оструганное, без единого сучка бревно, переброшенное с одного края оврага на другой.
Однажды на спор Солль станцевал на самой середине бревна, над самой глубокой частью оврага. Всякий раз, когда нога Эгерта ступала на гладкую скользкую поверхность, душа его замирала, охваченная восторгом близкой опасности и сознанием собственной отваги. Не удовлетворяясь риском в одиночку, он заставлял рисковать других и, пользуясь властью лейтенанта и магическим действием слова «трус», устраивал на бревне поединки… Однажды кто-то сорвался-таки, упал на дно оврага и сломал ногу; Эгерт не помнил имени того бедняги – с тех пор он охромел и вынужден был покинуть полк…
Все это вспомнилось Эгерту в течение той секунды, когда по команде капитана гуарды спешивались возле бревна.
Построились; юных, неопытных гуардов капитан поставил отдельно, и лейтенант Дрон, признанный воспитатель молодежи, с важным видом принялся объяснять им суть испытания. Тем временем капитан, не желавший терять ни минуты, скомандовал начало.
Условия были просты – перебежать на ту сторону и ждать там остальных. Мальчики-оруженосцы, взятые на маневры специально для мелких услуг, должны были отвести лошадей в лагерь; мертвой рукой Эгерт передал свой повод подростку, глядящему на него с обожанием.
В строгом порядке, один за другим, гуарды преодолевали препятствие – кто-то с бравадой, кто-то с плохо скрываемой робостью, кто-то бегом, кто-то опасливым семенящим шагом. Солль замыкал колонну; глядя, как сапоги его товарищей бесстрашно попирают гладкое тело бревна, он изо всех сил пытался понять, откуда взялось это липкое чувство в груди и болезненная слабость в коленях?
Никогда раньше не испытывавший настоящего страха перед опасностью, Эгерт не сразу и понял, что попросту боится – боится так сильно, что слабеют ноги и болезненно сводит живот…
Цепочка гуардов по эту сторону оврага редела; юноши, впервые прошедшие испытание, радостно толпились на противоположной стороне, криками подбадривая всех, ступающих на бревно. Близилась очередь Эгерта; мальчики-оруженосцы, которым давно пора было выполнить приказ и увести коней, задержались ради редкой возможности видеть новый трюк лейтенанта Солля.
Карвер, последний в колонне перед Соллем, ступил на бревно. Сначала он шел небрежно, даже развязно, но где-то на середине сбился с шага и нервно, раскинув руки, закончил переход. Прежний Солль не упустил бы возможности презрительно свистнуть приятелю в спину – но тот Эгерт, которому предстояло сейчас ступить на бревно, только перевел дыхание.
Теперь все гуарды выстроились на противоположном берегу – и все, как один, вопросительно глядели на Солля.
Он заставил себя подойти; светлое небо, зачем же так дрожат колени?!
Его сапог неуверенно встал на отесанный край. Перейти на ту сторону невозможно; бревно гладкое, нога обязательно соскользнет, Эгерт в лучшем случая охромеет, как тот несчастный…
Все ждали; начало Эгертового трюка было совсем уж необычным.
В который раз облизнув сухие губы, он сделал шаг – и зашатался, ловя руками воздух. На том берегу засмеялись – решили, что он ловко притворяется неумехой.
Он сделал еще полшага – и ясно увидел дно оврага, и острые камни на дне, и свое изувеченное тело на камнях…
И тогда, подняв тоскливые глаза на предстоящий ему путь над пропастью, он решился.
Решился, поспешно отступил, несколько театральным движением схватился за грудь. Дернулся, будто в конвульсии; зашатался и, ловко спрыгнув с бревна, замертво повалился на землю.
Подергиваясь в куче прошлогодних листьев, Эгерт лихорадочно вспоминал признаки страшных болезней, о которых он когда-либо слышал – падучая, припадки… Хорошо бы, чтоб пена на губах – но во рту было сухо, как в брошенном колодце, и недостаток симптомов пришлось восполнять совсем уж немыслимыми телодвижениями.
Удивление и смех на той стороне сменились криками ужаса; первым подбежал тот подросток, которому Эгерт доверил жеребца. Светлое небо! От стыда и унижения у Солля заложило уши, но выбора не было, и он бился, подобно выброшенной на берег рыбине, хрипел и задыхался, пока капитан с Карвером и Дроном не обступили его со всех сторон. Минут десять его приводили в чувство – тщетно; стиснув зубы и закатив под лоб глаза, Солль старательно изображал покойника – только если настоящие покойники в таких случаях остывают и покрываются синевой, то Эгерт был горяч и красен – от ни с чем не сравнимого, жгучего стыда.
