лодки, как по причалу к нему уже бежал и на ходу кланялся архитектор господин де Йонг.
– Вот как кстати я вас увидел, господин генерал, – сказал он, подбегая. – Поздравляю вас с таким знатным чином.
– Да-да, спасибо, друг мой. – У Волкова и говорить сил уже не было, он даже не поел у купца, хоть тот и приглашал. Но с молодым архитектором нужно было перекинуться парой слов.
– Госпожа Ланге только что сказала, что задумали вы строить дом на берегу реки.
– Да, – кивнул кавалер, устало усаживаясь на сложенные на пирсе мешки, чтобы дать ноге отдохнуть.
– И когда же вы пожелаете посмотреть рисунки домов?
– Я ничего смотреть не стану, – отрезал кавалер. – Хозяйкой дома будет госпожа Ланге, пусть она сама себе и смотрит.
– Ах вот как? Она мне об этом ничего не сказала.
– Да, хозяйкой станет она, а вы сделайте хороший дом. Дом, в котором все будет: и конюшни, и каретный сарай, и все-все-все… И уложитесь в… – он мгновение думал, – в восемнадцать тысяч талеров. – Волков обещал Бригитт двадцать, но знал, что ловкий строитель, потратив всю сумму, все равно будет просить еще, на недоделки. И поэтому сказал строго: – Слышите меня, де Йонг? Восемнадцать тысяч!
– Я все понял, господин генерал.
– И это не все. Скоро, может уже через день, тут, в моей земле, будет тысяча человек.
– Тысяча человек? – удивился де Йонг.
– Вы разве о том не слышали? – в свою очередь удивился Волков.
– Ну, ваш управляющий говорил мне, что прибудут люди, но я думал, что тысяча человек – это фигура речи…
– Нет, это не фигура речи. Это тысяча душ людей, которым надобно помочь с жильем, иначе зиму переживут не все. Зимы здесь, в предгорьях, вовсе не мягкие.
– Это я знаю, – кивал архитектор, кажется, он был доволен, – знаю.
– До ноября нужно будет построить хоть две сотни каких-нибудь лачуг, чтобы были очаги для готовки пищи и места для сна.
– Да-да, я понимаю. – Кажется, архитектор был счастлив, что работа у него не заканчивается.
– Найдите моего племянника, приходите вечером ко мне оба. Надо будет посчитать, сколько требуется леса и прочего для этого.
– До ужина будем у вас, – обещал архитектор.
А кавалер с трудом встал с мешков и направился к карете. Как хорошо, что взял у Бригитт карету. Сил влезть на коня у него сейчас просто не оставалось. Только опозорился бы перед своим выездом.
А с женой вдруг произошли перемены. Монахиня, что ли, ее научила. Раньше была Элеонора Августа к нему спесива до брезгливости. А тут вдруг ласкова и заботу свою всячески выказывала. Вышла во двор встречать супруга, лишь услыхав крики мальчишек, что господин едет, и пошла к нему сама, переваливаясь по-утиному и придерживая большой живот, когда он вылезал из кареты. И обниматься полезла. Бригитт в стороне стояла, едва улыбку сдерживая.
А жена стала сама слугами распоряжаться да покрикивать на них взялась, прямо хозяйка имения:
– Не стойте столбами, олухи, несите господину воду, мыться. Одежду чистую. Еду… Мария, что там есть у тебя? Неси все на стол!
– Ванну, – сказал Волков, обнимая жену не шибко крепко, – ванну принять хочу.
– Слышали? Петер, Матиас, таскайте воду, дрова, готовьте господину ванну. Эй, Гюнтер, ты новый лакей господина, где его вещи? Второй день сидишь, бездельничаешь, отдал бы вещи господина прачке.
Всем работу нашла быстро. И сама дочь графа, изредка бросая косые взгляды на Бригитт, усадила мужа в кресло у стола, стала помогать ему снимать одежду. Виданное ли дело?! Точно ее монахиня этому всему научила. А Волков уж и не знал, как быть. Все это казалось ему таким странным, что лучше бы жена оставалась такой, как была раньше, злой да заносчивой, – ему так привычнее.
Едва помыться успел, едва к трапезе приступил, как послышались крики. Мальчишки деревенские вбежали на двор и орали что было сил:
– Конники, конники приехали!
Поначалу, от усталости видно, Волков и понять не мог, о ком кричат, а потом вспомнил: это фон Реддернауф привел свой полк. Доехал.
Встал, пошел смотреть.
– Господин мой, куда же вы? – сердилась на это госпожа Эшбахта. – Только присели, вы же даже есть не начали!
Но он не мог не выйти. А когда вернулся, был уже с майором фон Реддернауфом, сказал жене:
– Госпожа моя, распорядитесь стол готовить, у нас будет двенадцать гостей.
– Двенадцать? – ахнула слышавшая это старшая из слуг и отвечающая за стол и кухню Мария.
– Да, двенадцать, – подтвердил генерал.
И это были еще не все офицеры полка. В полку, кроме фон Реддернауфа и его заместителя, имелись еще ротмистры, прапорщики, корнеты. Но часть офицеров осталась при конях и людях организовывать постой, поэтому к столу были приглашены всего двенадцать человек.
– Ну, как добрались? – спрашивал майора генерал, в знак своего расположения собственноручно наливая тому вина.
– Божьей милостью, – отвечал тот, принимая стакан. – Люди все целы, ехали без усердия, коней берегли, посему отставших нет, хворых и дезертиров тоже. Больных коней нет, ни потертостей, ни сбитых копыт. Придется подковы кое-где подправить, а в остальном все слава богу.
– Прекрасно, – кивал генерал. Он был доволен командиром кавалеристов: за пять дней марша не потерять ни одного человека, ни одного коня – это хорошая работа. – Дайте коням и людям день отдыха. Я распоряжусь, чтобы мой управляющий предоставил вам овес, если найдет, подкормите коней, покормите людей. Кстати, а как там ландскнехты идут?
– Ландскнехты весьма бодры. Готов поспорить, что и дня не минет, как они окажутся тут, – отвечал майор.
Опять генерал был доволен, впрочем, в ландскнехтах он не сомневался. Сии люди воинские не зря кичились честью своей корпорации. Может, и нехороши они были, когда дело касалось дисциплины, но во всем остальном мало кому уступали, а в свирепости и стойкости даже с горцами могли потягаться.
Но больше всего генерал, конечно, хотел знать, как поругался майор с графом, когда проезжал через его земли. И майор рассказывал про то, стараясь в рассказе быть сдержанным, потому как думал, что командир станет журить его за склоку, но Волков, наоборот, его хвалил и, смеясь, говорил, что надо было графу отвечать злее, чтобы тот от бессилия гневался до красноты в лице.
Вскоре стали приходить господа офицеры, а тут Элеонора Августа, вместо того чтобы быть радушной хозяйкой и всех рассаживать за столом, вдруг устала и, усевшись со своей монахиней, лишь вздыхала. И пришлось столом и гостями заняться той, у которой все
