мороза, даже кавалеру она показалась сейчас страшной. – Сыча я с собой заберу. Надобен будет. – Она закричала: – Ута!
Тут же дверь отворилась, и на пороге комнаты появилась служанка Агнес.
– Игнатий карету запряг?
– Я ему сказала, как вы велели, сейчас пойду спрошу.
– А вещи все собрала? Не дай бог забудешь что… – продолжала девушка с угрозой.
– Ой, пойду проверю… – Испуганная служанка ушла.
– Ты что, сейчас думаешь уехать? – удивился кавалер.
– А чего тянуть?
«Она знала, что ли, что я сейчас приеду? Спать не собиралась, собралась уже!»
– А Сыча ты с собой взять хотела… Так, может, не сыщешь его сейчас.
– Чего его искать? – Девушка встала с кровати. – Он сейчас тут, в кабаке, место только что свое любимое себе отвоевал, деньгой перед девками хвастает, думает с приятелем своим пьянствовать до утра да бабам подолы задирать.
– Ты что, видишь все это? – холодея сердцем, спросил кавалер.
Агнес засмеялась.
– Да нет, просто Сыча, подлеца, знаю. Давайте прощаться, дядюшка, пойду Сыча огорчать, скажу, что не попьянствует он сегодня.
Волкову казалось, что она врет. Он думал, что она уже так наловчилась чувствовать, что даже через стены знала, есть ли кто из ее знакомых в кабаке.
Он встал, обнял девушку, поцеловал в лоб. Она поцеловала ему руку.
– Ты смотри, аккуратна будь, чтобы на тебя и не подумали.
– Не волнуйтесь, дядя, – отвечала дева уверенно, – я буду тиха, не подумает на меня никто, а на вас и подавно, А ворога вашего через неделю не станет.
Говорила она это так спокойно и уверенно, что он даже перестал волноваться о деле страшном. Волков долго смотрел на девушку и наконец задал тот вопрос, который его волновал даже больше, чем судьба графа:
– А я?.. Буду ли я еще тогда, переживу ли врага своего? Я ведь опять на войну еду, и война та будет пострашнее прежней.
– Будете, дядя, будете, – отвечала Агнес уверенно.
А он вдруг ей не поверил. Почувствовал, что не знает она наверняка, говорит, чтобы его успокоить. Поцеловал ее еще раз и пошел прочь.
Когда кавалер спустился, услыхал знакомый голос. То Фриц Ламме сидел за лучшим столом и уже в объятиях молодой и не худой трактирной девки с распущенными волосами, груди которой едва удерживались за лифом платья, и кричал разносчице на весь кабак:
– Где мое вино, толстуха Гретхен? Где пиво? Долго нам ждать? Неси скорее, а то у моей бабенки все пересохло!
Кричал он нагло, с вызовом, повелительно, как кричит любимец господина, гордый своей близостью к персоне и осознанием собственной важности. И смеялся потом беззубым ртом, видя, как пугается и суетится толстая разносчица. Ёж, другие женщины и мужички подозрительного вида, что были за его столом, тоже смеялись, кричали на Гретхен и требовали себе выпивки. А расторопный трактирщик лебезил перед ним и услужливо подгонял толстуху, чтобы важный гость не ждал лишних минут.
«Хорошо тебе тут, подлецу! Заводила, главный человек в кабаке. Да при деньгах, да при расположении господина, да при уважении. Ничего, сейчас Агнес спустится, тебе веселье-то подпортит, с собой заберет на важное дело».
Волков прошел, ими не замеченный, думая с усмешкой о том, что этой ночью выпить Сычу, может быть, не удастся вовсе.
Пока он не отъехал, прибежал дворовый мальчишка и сообщил, что от майора фон Реддернауфа приезжал вестовой и сообщил, что полк встал в десяти милях от Эшбахта и завтра до полудня окажется на месте. И что ландскнехты идут следом и прибудут через сутки.
Все шло по плану. Пока. Волков молил Господа, чтобы и дальше так продолжалось.
Время. Оно не давало ему остановиться, не давало лечь и выспаться. Разве во сне дела переделаешь?
Гвардейцы были набраны из простых солдат, но даже им проводить дни и ночи в седле непросто, и лошадям непросто, хоть лошади гвардейцев очень хороши. А уж набранные в Ланне молодые господа так и вовсе чуть не падали из седел от усталости. Но Волков никому поблажек давать не собирался. Решили воинское ремесло осилить, так будьте добры терпеть. Это вам не бюргером жить, в перинах нежась до утренних колоколов. Тут все иначе, привыкайте. Сам же кавалер теперь ездил в карете Бригитт, не стесняясь: генералу не возбраняется.
Как только лошади поели, попили и немного отдохнули в ослабленных сбруях, так еще до рассвета он отъехал к амбарам. Волков должен был знать наверняка, что купчишка Гевельдас сделал все как надо. И главное – что собрал и оплатил баржи. Десять барж, в которые легко поместятся полторы тысячи солдат, уже должны стоять у пирсов. Чтобы, подойдя к пристаням, полк Карла Брюнхвальда в тысячу с лишним человек, считая арбалетчиков, и три с лишним сотни стрелков майора Рохи могли начать погрузку прямо с марша.
Десять барж должно быть у пристаней, и не меньше. С солдатами большая поклажа: и порох, и болты для арбалетов, и провианта с фуражом на пару дней. А еще пять десятков коней для молодых господ, для гвардии, для офицеров и для вестовых. Все должно влезть, поэтому он и брал баржи с запасом. И очень волновался о том, что может что-либо сорваться, или о том, что о его приготовлениях прознают враги в кантоне. В общем, для волнений и беспокойств поводов было предостаточно. Вот и гнал он в ночь своих людей, чтобы до рассвета оказаться на том берегу реки.
Приехал до рассвета, но, к радости молодых господ, оставшихся спать на берегу Эшбахта, нашел лишь лодку и поплыл в Лейдениц только с Максимилианом, Фейлингом и Габелькнатом.
В рассветном тумане посчитал порожние баржи, что обнаружил у пристаней. Почувствовал неладное, поспешил к Гевельдасу домой.
– Семь? – шипел он, хватая купца за ухо. – Всего семь? Я же сказал тебе – десять. Десять!
– Так нет больше, нет больше барж, людишки прознали, что я ваш друг, так боятся, прячут лодки. Но еще одна к вечеру сегодня будет.
– Боятся? Чего они боятся? – Волков выпустил ухо купца.
– Так вас же, у вас тут репутация дурная. Считают вас тут забиякой, обзывают раубриттером. Думают, что вы опять какую-то склоку начинаете. Боятся лодки потерять люди, господин.
– Я же сказал тебе не говорить, что для меня!
– Я и не говорил, так разве они без моих слов не догадаются? – Купец вздохнул. – Господин, может, все-таки хватит вам восьми лодок.
Вот как, как объяснить дураку, что две баржи, которые он называет по местному обычаю
