В следующую же рабочую смену Старк был доставлен вместе с остальными в город Потерянных.
Старку и прежде случалось бывать в местах, где его подавляло ощущение непонятного или чего-то зловещего: Синхарат, очаровательные руины из кораллов и золота, затерянные в марсианских пустынях; Джеккара и Валкис, города Нижних Каналов, пропахшие кровью и вином; пещеры Арианрода в скалах Дарксайда; мертвые города на Каллисто. Но это… Это было подобно кошмарному сновидению.
Он оглядывался по сторонам, шагая в длинной колонне рабов, и чувствовал в желудке такие холодные резкие судороги, каких никогда ранее не испытывал.
Широкие аллеи, вымощенные полированными каменными блоками, гладкие, как черное зеркало. Здания, высокие и стройные, благородные в своей простоте, здания, холодное величие которых способно пережить века. И все черное-черное, и ни малейшего следа красок или резьбы, вносящих оживление, разве что там или тут блеснет сквозь красную мглу, как драгоценный камень, уцелевший витраж.
Мертвые виноградные лозы с белыми, как снег, гроздьями, вьющиеся по камню, сады с аккуратными прямоугольниками дерна и цветы, ярко полыхающие над их зеленой поверхностью, раскрывшие свои лепестки навстречу исчезнувшему свету дня или склонившие головки — будто от позабытого ветра. Все изящно, все ухожено, ветви подстрижены, свежая земля разрыхлена сегодня утром — чьей рукой?
Старк вспомнил громадный лес, дремлющий на дне залива, и задрожал. Ему было горько думать, как давно цветы эти видели свет в последний раз. Ибо они были мертвы. Мертвы, как тот лес, мертвы, как город. Навеки яркие — и неживые.
Старк подумал, что город этот, наверное, всегда был молчалив. Невозможно было вообразить оживленные кучки людей, спешивших на рыночную площадь по этим громадным улицам. Черные стены не для того были возведены, чтобы эхо их отражало песни и смех. Даже дети, должно быть, тихо кружили по садовым дорожкам — маленькие мудрые существа, с рождения приученные держаться с холодным достоинством.
Он начал понимать, откуда взялся этот загадочный лес. Шуруунский залив не всегда был заливом. То была некогда долина, богатая и плодородная, с огромным городом в начале ее, а там и тут выше по склону — убежища знатных людей или философов, из которых ныне уцелел только замок Лхари. Каменная стена отделяла долину от Красного моря. Но однажды стена разрушилась отчего-то, и зловещий малиновый прилив нахлынул медленно-медленно на плодородные земли, поднимаясь все выше, окружил верхушки деревьев и башен вихрями огня, поглотив долину навсегда. Старк подумал, а было ли известно людям, что близится беда, если они до последнего мгновения возились в своих садах, так что сады их сохранились во всем своем совершенстве благодаря бальзамирующему действию газов Красного моря.
Колонны рабов, подгоняемые надсмотрщиками, которые были вооружены тупорылыми черными пистолетами, такими же, как у Эгиля, вышли на широкую площадь. Дальний конец площади терялся в красном сумраке. И Старк увидел руины.
Гигантское здание, стоявшее посреди площади, обрушилось. Одни боги ведали, какой силы взрыв разнес его стены и разбросал массивные каменные блоки, точно морскую гальку. Но она здесь была, эта груда камней, единственная во всем городе, пощаженном временем. И никаких других разрушений. Похоже, место это когда-то занимали храмы; они и ныне стояли кругом площади, и туманные огни вылетали, шипя, из открытых портиков. Внутри, в каменных глубинах, Старку почудились какие-то образы, гигантские фигуры, застывшие в искрящейся мгле.
Возможности изучить их получше у него не было. Надсмотрщики опять погнали рабов, и тут Старк увидел, для чего рабы используются. Они разбирали развалины упавшего здания.
Хелви прошептал:
— Вот уже шестнадцать лет, как рабы трудятся и умирают здесь, на дне моря, а работа сделана еще только наполовину. Почему Лхари вообще хотят, чтобы она делалась? Я тебе скажу почему. Потому что они сумасшедшие. Сумасшедшие, как болотные драконы весной, в пору спаривания.
Это и впрямь казалось сумасшествием — разгребать кучу камней в мертвом городе на дне моря. Это и было сумасшествием. И все же Лхари, пусть безумные, не были дураками. На это имелась причина, и Старк был убежден, что это веская причина, во всяком случае — веская для Лхари.
Подошел надсмотрщик и грубо толкнул Старка к саням, уже наполовину нагруженным каменными обломками. Старк заколебался, глаза его гневно вспыхнули, но Хелви сказал:
— За работу, дурень! Ты что, опять хочешь пластом лежать?
Старк покосился на оружие с широким раструбом, направленное на него, и нехотя подчинился. Так начался его рабский труд.
Это была очень странная жизнь. Сперва он пытался измерять время, считая периоды работы и периоды сна. Затем потерял счет. И это, в сущности, не имело значения. Он трудился вместе с остальными, отволакивая прочь гигантские каменные блоки, расчищая подвалы, которые были частично открыты, укрепляя ненадежные стены под землей. По старой привычке рабы называли периоды работы днями, а периоды сна — ночами.
Каждый день Эгиль или его брат Конд являлись смотреть, что сделано, и отправлялись восвояси хмурые и разочарованные, приказав ускорить работы. Треон тоже часто бывал здесь. Он медленно приближался, переваливаясь неуклюже, будто краб, и пристраивался где-нибудь на камне, как бледная химера, ничего не говоря, а лишь взирая на происходящее красивыми печальными глазами. Он пробуждал в Старке какие-то неясные и мрачные предчувствия. В молчании Треона было нечто возбуждающее благоговейный страх, словно он ожидал, когда свершится предначертанное пророчество, отсроченное, но неизбежное. Старк вспомнил пророчество Треона и содрогнулся.
Немного спустя для Старка стало очевидным, что Лхари хотели расчистить руины, чтобы добраться до подвалов. Огромные черные ямы, уже обнажившиеся, были пусты, но братья по-прежнему на что-то надеялись. Снова и снова Эгиль и Конд простукивали стены и полы, вслушиваясь в звук и досадуя на медлительность, с которой открывался подземный лабиринт. Что они там рассчитывали найти, никто не знал.
Появлялась и Варра. Одна и довольно часто. Она скользила вниз, сквозь туман и огни, и наблюдала за работами, таинственно улыбаясь. Волосы ее струились, как жидкое серебро, когда с ними играли течения. Для Эгиля у нее не находилось ничего, кроме отрывистых грубых слов, но она не сводила глаз с рослого смуглого землянина, и от ее взгляда в нем бурлила кровь. Эгиль не был слеп, его это тоже будоражило, но иначе.
Видела эти взгляды и Зарет. Она всегда старалась держаться к Старку поближе и ничего для себя не просила, но с молчаливой преданностью следовала за ним повсюду и радовалась любой возможности быть с ним рядом. Как-то ночью в бараке для рабов она скорчилась около его тюфяка, положив ему руку на колено. Она ничего не говорила, и ее лицо было закрыто колышущимися прядями волос. Старк повернул ее голову так, чтобы можно было ее видеть, мягко отодвинув белое облако волос.
