Конан подумал, что в этот раз удача подвела его. Он не мог отказать своим врагам в хитрости. Но так как он собирался сражаться на короткой дистанции, то прыжком настиг двух туранцев, выскочив из укрытия.
Он врезался в них, словно камень. Один из туранцев отлетел к скале, ударившись о камень с такой силой, что лишился сознания. Конан пнул другого достаточно сильно, чтобы вызвать у противника замешательство. Тулвар выпал из одной руки туранца, кинжал из другой, и воин упал поверх своего оружия, а киммериец рассек надвое его череп.
Третий туранец подскочил, запрыгнув на камень, где стоял Конан. Кровь залила скалу, сделав ее скользкой, но киммериец-то был скалолазом от рождения. Про таких говорили, что у них глаза в пятках. Он знал, как сохранить равновесие на скользкой скале и предусмотреть, чтобы противник не сумел сделать то же самое.
Туранец, громко выкрикивая слова молитвы, попытался схватить Конана, надеясь, что тот упадет вместе с ним. Но киммериец, ударив туранца по виску плоскостью меча, ослабил его захват, и вытащив свой кинжал, изо всех сил вогнал его в тело врага. Туранец взвыл и, отлетев на камни, лишь расширил рану, вспоровшую ему пах и живот.
Падая, он задел одного из своих и повалил его. Конан добрался до них, прежде чем сбитый с ног туранец смог подняться. Варвар ударил его в грудь, сломав ребра, а потом отбил удары еще двух воинов и убил одного из них, пытающегося подобраться к тому, у которого были сломаны ребра.
Засвистели и зазвенели, ударяясь о камни, стрелы. Одна из них разодрала кожу на ребрах киммерийца достаточно глубоко, чтобы полилась кровь, смешавшаяся с пылью и залившая старые шрамы.
Рана сильно замедлила движения северянина. Она могла даже прибавить еще один свежий шарм к коллекции Конана, но киммериец сейчас думал лишь о том, чтобы уйти с открытого места и спрятаться. Он обратил в бегство или убил тех туранцев, которые раньше служили ему щитом, защищая от стрел их товарищей. Теперь же он слишком вырвался вперед, чтобы вернуться в расселину.
Взглянув вниз, он понял, что мудро будет отступить. Первая волна туранцев вышла из боя, и выжившие из второй волны не собирались приближаться. Трое из них погибли под ударами валунов, точно так же как лучник, раненный афгулами. Другие воспользовались луками, и ни у кого из них не хватило храбрости, чтобы встретиться с киммерийцем лицом к лицу.
Стрела попала в голень Конана, пока он поднимался назад к расселине. В иных схватках он получал и худшие раны, но они навели Конана на мысль о том, что афгулы наверху могли и не отделаться так легко, как он. То, что они не выпустили ни одной стрелы, пока варвар сражался с туранцами, могло иметь много объяснений, но не предвещало ничего хорошего.
— Хо! — позвал он на том же диалекте, что использовал раньше. — Как у вас дела?
— Ассад убит, Карим ранен. Но мы разделились. Туранские псы забирались на скалы, словно они настоящие мужчины, но мы достойно встретили их.
— Сколько из них получило по заслугам?
— Немного, менее пятидесяти.
— Я не знал, что ты умеешь так хорошо считать, брат верблюда!
Некоторое время царило молчание, потом Фарад добавил:
— Меньше пятидесяти, но больше десяти, потому что мы не считали, скольких скинули вниз.
По расчетам киммерийца туранцы потеряли треть людей. Уехать сейчас, пока туранцы дрожат и ослаблены, или подождать прихода ночи, когда темнота спрячет их следы и холод освежит лошадей?
— Может, нам попытаться прорваться сейчас?
— Лучше подождем темноты. Я потерял только Ассада, но это не все. Растам и Джобир спустились к этим псам, принеся себя в жертву.
Конан знал, что без приказа Фарада афгулы с места не двинутся. По разумению горца, отходить следовало так, чтобы у туранцев не осталось шансов отправиться за ними следом, когда подойдет подкрепление.
Но если же отбросить заботу о своих товарищах, то Фарад думал иначе. А если заставить афгулов сделать то, что им не по нраву, то киммериец ведь мог расстаться со своей верной бандой с ножом Фарада в спине как-нибудь ночью по дороге в Коф… Никто не мог спросить с афгула, если он не из его же племени.
Так что они или поедут все вместе, или останутся здесь среди скал под охраной туранцев до тех пор, пока к тем не подойдет подмога.
Западный горизонт проглотил солнце. В небе погасли последние солнечные лучи. Пики Кезанкийских гор окрасились пурпуром, а потом стали серыми в свете звезд. Обычный туман затянул вход в долину Повелительницы Тумана, когда Махбарас спустился к своей палатке. По крайней мере, он смог убедить себя, что этот туман — порождение ночи, а не колдовских чар.
Он был встревожен и продолжал бороться с запавшими в память старинными историями о могучей магии, скрывающейся в горах, — магии, которой Повелительница, увы, владела не так уж хорошо. Впервые капитан услышал эти истории еще в детстве от своей няни, а позже узнал и другие версии, так, что теперь он сомневался, что эти рассказы были всего лишь фантазиями старой женщины.
К тому же ему ничего не оставалось, как отдавать приказы другим, и люди выполняли их, так как иначе их могли изгнать из долины, а то и заколдовать. Хотя Махбарас сомневался, что сам он снова увидит Кезанкийские горы, он решил не бросать своих людей и не пытаться сбежать. В эту ночь он ляжет спать пораньше, чтобы быть готовым выполнять свои обязанности на следующий день.
* * *
Когда на небе зажглись звезды, скалы стали остывать. В расщелине зашевелились лошади. Сверху упал камешек, потом еще два. Потом один за другим оставшиеся в живых афгулы спустились вниз.
Один из них обмотал раненую руку тюрбаном убитого товарища. Черные бусинки крови застыли на его нижней губе, которую он прикусил, чтобы не кричать от боли.
Афгулы собрались вокруг Конана. Глаза их сверкали. Они заплели свои бороды и заткнули их в складки одежды, потом обмотали тканью шею и нижнюю часть лица. Это означало, что они клянутся победить или умереть.
Конан же не давал никаких клятв. Он хотел найти какой-нибудь другой выход, и не в его духе было воевать ночью.
— Тот, у кого осталась вода, пусть отдаст ее лошадям, — приказал Конан. — Из луков не стреляйте, пока не сможете хорошенько разглядеть мишень. В первую очередь убивайте лошадей, а не всадников.
Афгулы закивали. Конан сильно сомневался, что говорит им что-то, о чем они еще не знают. Его спутников не нужно было успокаивать, и киммериец это знал. Но предводитель афгулов всегда говорит речь перед битвой, собрав своих людей, хотя бы для того, чтобы доказать, что страх не сковал его язык.
— Если нам придется разделиться, мы встретимся в Оазисе Девственницы. — Конан сказал, на каком примерно расстоянии находится оазис, и объяснил ориентиры, а потом спросил: — Вопросы?
