шиком вздымал весла в передних рядах гребцов, и Мышелов принял решение.
– Урф, встань к румпелю и веди корабль, – велел он. – Задавай ритм гребцам. Моя дорогая, я вынужден покинуть вас ненадолго, – сказал он Сиф. Потом, позвав второго мингола, прошел вперед и резко приказал Миккиду: – Ступай за мной в мою каюту. На совещание. Гиб тебя заменит на веслах.
И, не обращая внимания на любопытные взгляды женщин, спешно спустился со своим капралом вниз.
Усадив Миккиду напротив себя за столом в каюте с низким потолком (хоть какая-то радость, подумал Мышелов, что сам он невысокого роста, а команда вся еще ниже), он устремил на своего помощника пристальный и непреклонный взгляд и сказал:
– Капрал, позапрошлым вечером я произнес речь на Совете, которая привела в восторг всех жителей Льдистого. Ты тоже был там. Что я сказал?
Миккиду поежился.
– Ох, капитан, – заныл он, – неужто вы думаете…
– Я не желаю слышать никакой чуши насчет прекрасной речи, из которой ты даже вспомнить ничего не можешь, – перебил его Мышелов. – Представь, что мы попали в шторм и спасение корабля зависит от того, сколь честный ты дашь мне сейчас ответ. О боги, неужто никто из вас до сих пор не понял, что я никого и никогда не накажу за правду?
Миккиду, услышав это, сглотнул комок в горле и наконец сдался.
– Ох, капитан, – сказал он, – я страшно виноват. В тот вечер, пока мы с вами и с теми двумя леди шли в Зал Совета, попался мне по пути уличный разносчик, и я перехватил стаканчик, когда вы отвернулись. На вкус вино было слабенькое, клянусь вам, но, видно, из тех, что крепко ударяют в голову немного погодя, потому как, когда вы вскочили на стол и начали говорить, я вроде как потерял сознание – честное слово! А когда очнулся, вы уже говорили о том, что Гронигер и Афрейт поведут половину островитян на помощь капитану Фафхрду, а остальные поплывут с вами заманивать минголов в Большой водоворот, и все кричали как сумасшедшие – ну и я закричал, будто тоже все слышал.
– Ты можешь поклясться, что это правда? – страшным голосом спросил Мышелов.
Миккиду с жалким видом кивнул.
Мышелов встал, обошел вокруг стола, обнял его и поцеловал в щеку.
– Вот это хороший капрал, – сказал он тепло, хлопнув его по спине. – Теперь ступай, мой славный Миккиду, и пригласи леди Сиф зайти ко мне. Потом найдешь себе какое-нибудь занятие на палубе. Не стой столбом. Давай беги, парень.
Сиф явилась незамедлительно, но он успел решить, как с ней заговорить об этом.
– Дорогая Сиф, – начал он, подойдя к девушке, – я должен вам кое в чем признаться. – И далее рассказал со всем смирением, но коротко и ясно, правду о своей «замечательной речи» – о том, что он не слышал из нее ни слова. И, закончив, добавил: – Вы же понимаете, моего самолюбия это никак не затрагивает – ведь это была речь Локи, а вовсе не моя, – так перескажите мне, что я говорил, нисколько меня не щадя.
Глядя на него с удивленной улыбкой, она ответила:
– Честно говоря, я гадала, что такого вы сказали Миккиду, отчего он теперь летает как на крыльях, – да и сейчас не совсем понимаю. Но, должна признаться, помню я не больше, чем он, и не могу оправдаться даже стаканчиком неизвестного вина. В голове у меня вдруг стало пусто, время как будто остановилось, и из всей вашей речи я тоже слышала только последние указания насчет экспедиции Афрейт и водоворота. Но все кругом были в восторге, и я притворилась, что слышала все, не желая вас обидеть или показаться дурочкой. Повела себя как овца в стаде! Потом я хотела признаться в этом Афрейт и жалею, что не призналась, потому что у нее было тогда такое странное выражение лица… Вы, наверно, подозреваете, как и я теперь, что она тоже?..
Мышелов уверенно кивнул:
– Я подозреваю, что ни одна душа не слышала ни слова из главной части моего выступления – вернее, выступления Локи, но все притворились потом, что слышали, и впрямь, как стадо овец – во главе со мною, черным козлом. Стало быть, только Локи знает, что сказал Локи, и мы плывем сейчас на минголов, доверившись, сами не зная кому.
– Что же теперь делать? – спросила она с интересом.
Мышелов, глядя ей в глаза, улыбнулся, покорно и в то же время комично пожал плечами и сказал:
– Что ж, продолжим плавание, ибо вы этого хотели и для этого наняли меня.
Тут «Бродяга», в борт коего ударила волна, сильно накренился, Сиф толчком бросило к Мышелову, он подхватил ее, и губы их встретились – трепетно, но ненадолго, ибо Мышелову должно было поспешать на палубу, дабы выяснить, что произошло (вернее, подтвердить свою догадку), и Сиф побежала за ним.
«Бродяга» вышел из порта Соленой Гавани и из-под укрытия соляной скалы вошел в Крайнее море, где восточный ветер задувал резче и волнение было сильнее, а солнце щедро заливало паруса и палубу. Мышелов встал к румпелю вместо печального Урфа, и тот вместе с Гибом и Миккиду поднял парус для встречного галса на восток. И этот маневр, следуя за «Бродягой», один за другим повторили «Морской ястреб» и причудливо снаряженные суда рыбачьего флота.
Этот же восточный ветер, с которым боролся «Бродяга», гулял над южной половиной Льдистого острова и далеко в море подгонял на запад корабли идущих за солнцем минголов. Их было великое множество, этих зловещих галер с квадратными парусами, резавших носом волны, и на них то и дело слышалось ржание жеребцов, когда клети из черных, диковинно изогнутых прутьев заливала морская вода. Все глаза были устремлены на запад, и трудно было сказать, в коих из них полыхало большее безумие – в глазах скаливших зубы людей, одетых в меха, или в глазах несчастных коней с оскаленными зубами.
На корме флагмана это безумие приобретало философскую окраску – там Гонов беседовал со своим лекарем-колдуном и прочими мудрецами, предлагая им такие вопросы, как «достаточно ли сжечь город дотла или его должно еще и растоптать?», и размышляя над ответами вроде «достойнее всего растоптать, превратить в добрую, плодородную землю, а сжигать не надобно вовсе».
Над северной же половиной Льдистого дул тем временем сильный западный ветер, отчего вдоль линии раздела образовалась зона ураганных шквалов, и этот ветер гнал с запада на восток такую же армаду идущих против солнца минголов, вождь которой Идумир, тоже беседовавший со своими философами, задал им следующий
