Вавилон. Сокрытая история - Куанг Ребекка

– Что ж, так тому и быть, – сказал Робин.

Он выиграл, но не чувствовал себя победителем. Он не мог посмотреть Виктуар в глаза.

– Когда это случится? – спросил профессор Чакраварти.

– В субботу, – ответил Робин. – Идеальное время.

– Но к субботе парламент точно не капитулирует.

– Тогда мы услышим о падении моста.

– И вас это устраивает? – Профессор Чакраварти обвел взглядом комнату, словно пытался оценить ее моральную температуру. – Погибнут десятки человек. В это время дня толпа людей садится на лодки, что будет, если…

– Это зависит не от нас, – сказал Робин. – Это их выбор. Это они позволят этим людям умереть. Мы даже не притронемся к резонансным стержням, мост упадет сам…

– Вы прекрасно знаете, что это не играет роли, – возразил профессор Чакраварти. – Даже если не говорить об этике, Вестминстерский мост рухнет из-за вас. Простые люди не смогут повлиять на прихоти парламента.

– Но долг правительства – заботиться о гражданах. Ведь именно в этом заключается задача парламента. А у нас нет возможности выбрать цивилизованный путь. Или быть милосердными. Признаю, наши действия косят всех без разбора, но слишком многое стоит на кону. Вы не можете винить меня в аморальности. – Он нервно сглотнул. – Не можете.

– Но вы – непосредственная причина происходящего, – напирал профессор Чакраварти. – И можете все прекратить.

– Это и есть их дьявольские уловки, – возразил Робин. – Именно так и действует колониализм. Убеждает, будто все беды, которые приносит сопротивление, на нашей совести, что аморально сопротивление, а не вызвавшие его обстоятельства.

– Даже если и так, есть грань, которую нельзя переходить.

– Грань? Стоит нам начать играть по правилам, и можно считать, что враги уже победили.

– Мы пытаемся победить, наказывая горожан, – сказал профессор Чакраварти. – Весь город, всех его жителей – мужчин, женщин и детей. Мы как расхворавшиеся дети, которые отказываются принимать микстуру. Многие семьи потеряли источник дохода, им скоро придется голодать. Для них это не просто неудобства, а угроза голодной смерти.

– Я знаю, – раздраженно ответил Робин. – В этом и смысл.

Они сердито посмотрели друг на друга, и Робин вдруг понял, почему однажды так же смотрел на него Гриффин. Это все от слабости. Отказ доводить ситуацию до предела. Только насилие может заставить колонизатора сесть за стол переговоров – это единственный вариант. Заряженное оружие лежит прямо на столе, осталось только его взять. Почему все так боятся даже посмотреть на него?

Профессор Чакраварти встал.

– Я не могу следовать за вами по этому пути.

– Тогда вы должны покинуть башню, – тут же ответил Робин. – И ваша совесть останется чиста.

– Мистер Свифт, пожалуйста, прислушайтесь к голосу разума…

– Выверните карманы, – приказал Робин, повысив голос, чтобы перекрыть звон в ушах. – Вы не должны ничего с собой брать – ни серебро, ни учетные книги, даже записки самому себе. – Он ждал, что кто-то его прервет – Виктуар вмешается, скажет, что он не прав. Но никто не заговорил. Молчание Робин счел одобрением. – И если вы уйдете, дороги назад уже не будет.

– Этот путь не приведет к победе, – предупредил профессор Чакраварти. – Вас просто возненавидят.

Робин фыркнул.

– Нас и так уже все ненавидят, сильнее некуда.

Однако он преувеличивал, и они оба это знали. У британцев не было к ним ненависти, потому что ненависть порождается страхом и обидами, а для этого нужно воспринимать оппонента как равного и независимого, достойного уважения соперника. Британцы же относились к китайцам свысока, пренебрежительно, но это не ненависть. Пока еще.

А после падения моста все могло измениться.

Однако Робин считал, что ненависть пойдет на пользу делу. Ненависть невольно вызывает уважение. Ненависть заставит британцев посмотреть им в лицо и увидеть не объект, а личность. Насилие потрясет основы системы, как говорил Гриффин. И система этого не переживет.

– Oderint dum metuant [119], – сказал он. – Это наш путь к победе.

– Это же Калигула. Вы ссылаетесь на Калигулу? – удивился профессор Чакраварти.

– Калигула добился своего.

– Калигулу убили.

Робин невозмутимо пожал плечами.

– А знаете, какую концепцию из санскрита чаще всего понимают неправильно? Ахимса. Ненасилие.

– Не нужно читать лекцию, профессор, – сказал Робин, но профессор Чакраварти все равно продолжал.

– Многие думают, что «ахимса» означает полный пацифизм и что индийцы – робкие и покорные люди, которых любой может поставить на колени. Но в «Бхагавадгите» сделано исключение для дхарма-юддхи. Для праведной войны. Война, в которой насилие – это крайняя мера, и это война не по личным, эгоистичным мотивам, а за великую цель. – Он покачал головой. – Вот почему я оправдывал забастовку, мистер Свифт. Но то, что вы делаете сейчас, – это не самооборона, это уже злоба. Насилие из-за личной мести, и такое я поддержать не могу.

Внутри у Робина все заклокотало.

– Тогда заберите с собой и склянку с вашей кровью, сэр.

Профессор Чакраварти посмотрел на него, кивнул и начал высыпать содержимое карманов на стол. Карандаш. Блокнот. Две пустые серебряные пластины.

Все молча наблюдали.

Робин ощутил прилив раздражения.

– Больше никто не хочет возразить? – рявкнул он.

Никто не проронил ни слова. Профессор Крафт встала и стала подниматься по лестнице. Секунду спустя к ней присоединился Ибрагим, а за ним Джулиана, и наконец в вестибюле остались только Робин и Виктуар, они смотрели, как профессор Чакраварти шагает по ступеням крыльца к баррикаде.

Глава 29

После ухода профессора Чакраварти настроение в башне стало мрачным.

В первые дни забастовки все были слишком заняты – писали листовки, изучали учетные книги и укрепляли баррикады, – чтобы обращать внимание на грозящую им опасность. Все это было так грандиозно, так объединяло. Они наслаждались обществом друг друга. Разговаривали ночи напролет, удивляясь, как поразительно похожи их судьбы. В детстве их вырвали из родных мест и привезли в Англию, чтобы они либо добились успеха, либо были изгнаны. Многие из них были сиротами, разорвавшими все связи с родиной, кроме языка [120].

А теперь лихорадочные приготовления первых дней уступили место мрачным, удушливым мыслям. Все карты были открыты и лежали на столе. Больше не осталось угроз, которые они еще не выкрикнули с крыши. Сейчас оставалось лишь ждать, и часы тикали, приближая неизбежный момент катастрофы.

Они предъявили ультиматум, выпустили свои прокламации. Вестминстерский мост рухнет через неделю, если только…

Это решение оставило горький привкус во рту. Все было уже сказано, и никто не хотел думать о последствиях. Размышлять было опасно; они хотели только пережить еще один день. Теперь чаще всего они уединялись в разных углах башни – читали, изучали записи или находили другие занятия, чтобы скоротать время. Ибрагим и Джулиана почти не расставались.

Остальные подозревали, что эти двое влюбились друг в друга, но разговоры об этом быстро затухали, ведь они наводили на мысли о будущем, о том, чем все может закончиться, и это навевало грусть. Юсуф держался особняком. Мегана иногда пила чай с Робином и Виктуар, они вспоминали общих знакомых – Мегана недавно окончила университет и была близка и с Вималем, и с Энтони, – но в конечном счете она тоже начала замыкаться в себе. И Робин иногда задумывался, не жалеют ли они с Юсуфом о своем решении остаться.