Ознакомительная версия.
Олег подождал, пока Томас приблизился, сказал задумчиво:
— Знаешь, христианство развивается настолько хорошо, что это первая вера, которую я... чуть было не принял! Ну, у каждого бывают минуты слабости... За долгие годы исканий я способствовал рождению иных религий, иные создавал напрямую... да, бывали очень... разные. Христианство, изменяясь, стало лучшим инструментом очеловечивания этого хищного животного. Я же могу представить, какой свиньей ты стал бы, не будь таким упорным христианином! И все те соблазны, которые ты отринул с такой легкостью, увы, не сумел бы одолеть никто другой... в смысле друговерный.
Томас буркнул с неприязнью:
— Так что тебе мешает стать? Хочешь, прямо щас окрещу своим мечом...
— Ну, — протянул Олег в великой задумчивости, — как бы это объяснить... В смысле, чтоб ты понял. Как-то я общался с одним милым стариканом, потомственным виноградарем из семейства Периньонов, знатоков этого дела. У него виноградники на половину края, он и сорта винограда создавал, и новые вина... Так вот сам хмельного в рот не берет! Ну разве что крохотный глоток, чтобы понять вкус. А все его соседи — по три-четыре чаши в день. Он признался, что любит вино, но еще больше любит улучшать его, чтобы люди пили и радовались. Ради этого он лишил себя радости пития и всю жизнь смотрит на мир трезвыми глазами.
Томас смотрел туповато, наконец произнес с глубоким уважением в голосе:
— Он просто святой.
— Ага, понимаешь, — сказал Олег с удивлением.
— Но ты при чем? — спросил Томас. — Если сам признал, что вера Христа — самая правильная...
Олег, не слушая, смотрел вперед и вверх, куда уходят ступени. В зеленых глазах причудливо отразилась чернота стен и редкие огоньки факелов. По лицу сбегали струйки пота, Томас ощутил, что уже мокрый насквозь, словно окунулся в горячую воду. В сапогах хлюпает, но во рту сухо, язык царапает небо.
— Жарко, — сказал он озадаченно. — Или мне кажется?
— Кажется, — ответил Олег зловеще. — Ты пощупай стену.
— Зачем?
— Да просто так. Не укусит же.
Томас снял рукавицу, приложил ладонь к шероховатому камню... и с воплем отдернул. Камень настолько горяч, что продержи еще мгновение, ладонь покрылась бы толстым пузырем. И еще дольше — запахло бы жареным мясом.
— Ну и свинья ты, — сказал он в сердцах. — Сказано, язычник. Нет в тебе ни христианского милосердия, ни воинского братства.
— Чего нет, — согласился Олег, — того нет. Но что есть, того не отнимешь.
— А что есть? — спросил Томас все еще рассерженно.
— Ну да, щас тебе все расскажу. Поехали!
Он повернул коня, Томас крикнул в спину просительно:
— Может, отдохнем чуть? У меня конь едва дышит.
— Выдержит, — ответил отшельник хладнокровно. — Там одна лестница.
Томас застонал.
— Говоришь так, будто одна ступенька!
— Ну все же, все же...
— А там наверху вообще пекло?
— Да, — согласился Олег, подумав. — Должно быть, еще жарче. Зато воздух посвежее... должен быть. И попрохладнее.
Томасу почудилось в его словах сомнение, но конь калики уже удалялся, помахивая хвостом, словно и не устал, Томас прошептал молитву Пресвятой Деве пополам с проклятиями в адрес язычника, с неимоверными усилиями заставил себя потащиться следом.
Лестница показалась чуть меньше, во всяком случае ступени — мельче, но Томас понял обреченно, что ему на коне не одолеть, тяжесть рыцарских доспехов вымотала силы и гуннского коня. Он остановился на первой же ступеньке и смотрел, вздрагивая, большими, как у ребенка, испуганными глазами на бесконечную лестницу. Со сдавленными проклятиями Томас слез и потащился со ступеньки на ступеньку, а когда конь начинал упираться, тащил за собой силой.
Все тело ныло и кричало, едкий пот выедал глаза, грыз шею, чудовищно зудело между лопатками, а ноги превратились в чугунные тумбы, которые он с трудом переставлял все выше и выше. Так продолжалось вечность, воздух стал совсем как в адской печи, железо доспехов накалилось, от жара начали лопаться губы, а в груди свистело, как в высушенной тыкве.
Сквозь грохот крови в ушах сверху донесся отвратительно довольный голос:
— Ну вот, я же говорил!
Томас поднимался и поднимался, опираясь уже не на ступеньки, а на рыцарскую стойкость, на доблесть христианина, на гордость и самолюбие, что не может позволить язычнику одержать верх даже в таком соревновании, и... вдруг поднятая нога не ощутила ступеньки. Он обеими руками кое-как снял шлем, мутная пелена пота застила взор, но то, что увидел, повергло в отчаяние.
Шагах в пятидесяти впереди еще одна лестница, уже не такая широкая, но все же массивная, и ведет вверх, вверх, вверх. А сам зал внушает уважение и даже почтение размерами, циклопическими стенами. Даже не разглядеть отдельные глыбы гранита: давление верхних этажей сплавило все в единое целое. Даже пол из гранита, но тщательно выровнен и отшлифован...
Он шатался, готовился упасть, а там пусть хоть смерть, уже отдал все силы, сознание смутно уловило далекий скрип, в лицо пахнуло изумительно свежим прохладным воздухом. Он с трудом повернул голову.
На дальнем конце зала отшельник, уже без коня, распахивает исполинские ворота. Снаружи ударил яркий солнечный свет, а второй порыв воздуха отогнал от Томаса жар, и он, всхлипывая от счастья, заковылял к Олегу. За спиной послышался конский топот, мимо метнулось черное тело, в воротах мелькнул красный хвост и пропал.
За воротами дивный зеленый мир с густой сочной травой. Великолепный строевой лес, между невысоких холмов бежит быстрая река, а оба коня уже щиплют зеленую траву.
Томас дикими глазами оглянулся, чудовищная лестница, что напугала до отчаяния, по-прежнему ведет выше, в верхние этажи. Чувствуется мощь каменного сооружения, которое не что иное, как...
Он перекрестился и торопливо вышел, все еще не веря, что под сапогами вместо смрадной гнили сочная зеленая трава. Кузнечики прыгают во все стороны, один сдуру скакнул на панцирь и сидит там, воинственно шевеля усиками, словно двумя копьями. Томас пошел осторожнее, чтобы не спугнуть героя, отваге нужно выказывать уважение, у кого бы ни проявилась.
Олег вышел, щурясь от яркого солнца и отряхивая одежду. Морда если и раскраснелась, то самую малость, простолюдины не таскают на себе такие тяжелые доспехи, это удел благородных, крикнул в спину:
— Ну как тебе замок?
Томас задрал голову. Суровый и прекрасный в своей строгости замок возвышается красиво и гордо. На самой высокой башне развевается прапор, у Томаса взволнованно застучало сердце: цвета его рода!
Ознакомительная версия.
