как подался с юга в гвардию.
Он почти не разговаривал, в основном слушал, что говорит Элеонора Августа. Она, кажется, знала всех людей, что находились в зале, молодая женщина была умна и остра на язык. Она рассказала обо всех гостях. Ну, конечно, о тех, что были достойны ее внимания. Кавалер разглядывал присутствующих и вдруг с тоской понял, что оказался, кажется, единственным, кто нацепил на себя серебряную цепь. У остальных цепи были либо золотые, либо их не имелось вовсе.
Он уже подумывал, как бы снять ее тайком между переменами блюд. Уж больно часто люди посматривали на него. Не из-за этой ли простой цепи, которую носят, возможно, одни бедные провинциалы. Или, может, смотрели на Волкова по другому поводу. Может, потому что по правую руку от графа сидел старый епископ Малена, отец Теодор, а по левую руку графа оказался вовсе не его гость, не первый маршал его высочества и не сын его, молодой граф фон Мален, а девица Брунхильда Фолькоф. Вот и хотели все господа графства знать, кто они – эти брат и сестра? Отчего им такая милость? Почему девица сидит рядом с графом? Потому что у брата ее самый сильный отряд в графстве или оттого, что она самая красивая в графстве женщина?
И тут на балконе заиграла музыка, и это были не тихие лютни, что и так играли во время обеда, а настоящий оркестр. Он стал играть громко и призывно.
– Ну, наконец-то! – воскликнула Элеонора Августа, отодвигая от себя чашку с фруктами, залитыми медом и присыпанными льдом. – Танцы! Бал, господа! Хватит есть!
Лакей кинулся отодвигать ей стул, и Волков тоже стал вставать. Вставал, видимо, неуклюже, и дочь графа это заметила:
– Ах да, вы, наверное, танцевать не станете?
– Думаю, что это удовольствие мне недоступно, – с сожалением улыбнулся Волков. – Но я буду смотреть, как танцуете вы.
Тут женщина подняла призывно руку и крикнула:
– Барон, барон, идите ко мне!
Высокий человек увидал ее и с улыбкой двинулся к ним. Это был великолепно одетый господин, совсем еще не старый, не достигший и тридцати, высокий, едва ли не выше Волкова, цепь его украшала золотая. Он подошел, учтиво кланяясь и улыбаясь. И сначала Волкову он не понравился. Ну, всем был хорош этот барон. Просто записной красавец.
– Вы знакомы, господа? – спросила Элеонора.
– Не имел чести, хотя много слышал о вас, господин Эшбахт, – учтиво улыбнулся барон.
– Кавалер, это ваш сосед, кажется… Я права, барон?
– Да, наши владения граничат, – кивнул красавец.
– Да. Значит, вы соседи, это кавалер Иероним Фолькоф фон Эшбахт, – продолжала дочь графа. – А это Адольф Фридрих Баль, барон фон Дениц. – И, чуть понизив голос, добавила: – Не ссорьтесь с ним, он лучший рыцарь нашего графства.
– А вы, кавалер, выезжаете к барьеру? – поинтересовался барон.
– К сожалению, нет, – ответил Волков.
– Ах, простите мою бестактность, я совсем забыл, мне говорили о ваших ранах. – Барон положил руку ему на плечо. – Я забыл, что вы получали свои раны в настоящих делах, конечно, вам не до глупых забав богатых повес. – Кавалер не нашелся, что ответить, он не понимал, говорит барон с сарказмом или искренне, а барон продолжал: – Кстати, у вас редкая цепь.
Волков уже ожидал, что вот теперь-то и начнутся шуточки насчет его серебряной цепи. Он жалел, что не снял ее.
– В этом зале всего две такие цепи, – рассказывал фон Дениц. – Одна у вас, а другая у гауптмана Линкера. Гауптман получил ее от герцога за оборону Клюнебурга. Он просидел там в осаде полтора года, отразив девять штурмов еретиков. А вы за что получили такую цепь?
Волков опять не понимал, язвит ли барон или и вправду интересуется. Кажется, барон язвил, сравнивая его ловлю ведьм с настоящим военным делом. Но Волков не собирался что-то скрывать или стесняться своих деяний.
– Я сжег множество ведьм в Хоккенхайме, – твердо и спокойно сказал он.
– О! Видно, для этого потребовалось много мужества, – кивнул барон, кажется, впечатленный таким деянием.
– Уж поверьте, немало, – произнес кавалер.
– Господа, хватит болтать! – воскликнула Элеонора. – Танец, вы приглашаете меня, барон?
– Я для этого и приехал на этот бал, – с улыбкой сказал фон Дениц, взяв дочь графа за руку, и добавил: – А вы, кавалер, завидуйте мне.
– Буду завидовать и печалиться, – пообещал Волков.
Элеонора Августа вдруг взглянула на него серьезно и произнесла негромко:
– Очень надеюсь, что так и будет.
Лакеи к тому времени уже убрали часть столов, а другую часть, с винами, закускам и свечами, поставили к стенам, освободив место для танцев. Пары становились в центре зала, и Брунхильда была среди танцующих. Наконец, бал начался. Кавалер нашел себе у стены стул, долго стоять Волкову не хотелось. Уселся, думая поглядеть на танцующих, но разглядеть танцы ему не довелось. К нему с радостной улыбочкой подошел не кто иной, как брат Семион.
– Ну, наконец-то вы один, уже и не знал, как к вам подступиться! – заговорил он, пытаясь перекрикивать музыку.
– Пойдем отсюда, – сухо сказал Волков, и они вышли из зала. Нашли себе тихое место на балконе внутреннего двора. Волков облокотился о перила. – Как ты тут оказался?
– Поехал в Мален к епископу, как вы и велели. А он, оказывается, поехал сюда. Пришлось последовать за ним.
Монах говорил абсолютно спокойно. Он был в великолепной сутане из темно-синего бархата. Такие под стать епископам. Он носил серебряное распятие на серебряной цепи, мягкие туфли вместо сандалий, и еще он благоухал. В общем, брат Семион ничем не выделялся на фоне господ на балу и выглядел здесь как свой.
Волков оглядел его и спросил:
– Ну, я видел, что ты был с епископом в ложе, ты поговорил с ним?
– Да, – отвечал монах, – и епископ продемонстрировал нам свою благосклонность.
– Он утвердил тебя на приход?
– Да, утвердил. Он очень ценит вас, господин, очень ценит, любую вашу просьбу готов поддержать.
– Да?
– Да, господин, да. И у меня для вас еще две хорошие вести.
– Что же это за вести?
– Кроме того, что он утвердил меня на приход Эшбахта, так он еще и дал денег на постройку прихода.
– Денег? – удивился кавалер.
– Кроме тех, что он уже вручил вам, епископ дает еще денег на постройку костела.
Теперь Волкова интересовало только одно:
– Сколько?
– Две тысячи двести талеров, – сообщил брат Семион с улыбкой. – Только…
– Что еще? – Кавалер даже не успел обрадоваться.
– Я на эти деньги и вправду буду строить костел, – продолжал монах. – Те четыреста монет, что епископ вам дал, пусть останутся вам, а на
