перед глазами разливалась кровавая муть. Когда все закончилось и девушка смогла отдышаться, она почувствовала, что стала инвалидом, как если бы у нее отняли ноги, руки или целую душу.
Эльва
Правда
– Что ты сделала, Эльва?
В голосе отца слышится гнев, но он так тщательно скрывает его, что не знай я его тысячу лет, я бы ничего не заметила. Я подхожу к нему, наклоняюсь, чтобы взять его за руку и поцеловать в щеку. Как ни крути, это должно было случиться. Нам нет никакой нужды вечно пребывать в этом обличье: с руками, ногами, костями, обтянутыми кожей и волосами на голове. Титаны, например, те никогда не принимали человеческого облика, правда, и мы не титаны. Что касается богов, то они выглядели как люди еще до того, как мой отец материализовал их, и когда он это сделал, всем так понравилась эта форма, что членам Совета Восьмерых тоже захотелось стать похожими на людей. Я же вообще родилась человеком, поэтому для меня это был единственный способ чувствовать себя естественно. Мой отец садится рядом со мной. У меня нет трона, да он мне и не нужен, мне достаточно дворца, который отец построил для меня из золота и звезд. Селена частенько смеялась, что в моем теле тоже течет кровь богини, которую убил мой отец, чтобы отдать мне ее сердце и ее силу как главной своей любимице.
Возможно, я еще слишком молода. Но мне кажется, что я знаю правду. А правда обычно сложнее, чем ее преподносят. Поэтому ни слова отца, ни обвинения Селены не есть правда. Вот Альба, она знала правду. Знала, что ее время пришло еще до того, как мой отец решил, что будет с ней делать. Увы, даже боги не живут вечно. И даже Совет Восьмерых с нами не навсегда.
Я не из открытых: делюсь только тем, что считаю нужным показать в тот или иной момент. Отец смотрит на меня очень серьезно, и я взглядом пытаюсь успокоить его. В нем не так много человеческого, чтобы по морщинкам на лбу можно было понять его настроение. Но я могу это сделать. Он протягивает мне руку, и я кладу свою поверх, так, чтобы он смог обхватить меня своей ладонью.
– Я знаю, что вы с Селеной не ладите, и что она много раз вела себя грубо по отношению к тебе, – говорит он. – Но она тоже моя дочь. И я забочусь о ней. Поверь, мне тоже многое в ней не нравится, но кое-что в моих силах исправить.
– Она меня ненавидит.
– Речь не об этом.
– О чем же тогда?
– Зачем ты позволила ей спуститься? Чтобы она уничтожила тех, кого сама же и создала?
– В конце концов все проходит, отец. Это самая истинная правда. Ничто не вечно: мы все в движении. Мы можем танцевать медленно или танцевать дико, но песня всегда заканчивается, меняется, и в какой-то момент музыка прекращается. Рано или поздно это начнется снова. Может быть.
Я наклоняю голову.
– Но нас здесь уже не будет, – говорит отец. – В лучшем случае Селена убьет своих оборотней. В худшем – погибнет сама. Зачем ты это сделала?
– Не я это начинала, отец. И не мне заканчивать.
– И кто же это сделал тогда? – спрашивает отец, взгляд его устремлен на меня с такой силой, что, кажется, может убить. Стараясь сохранять спокойствие, я улыбаюсь. Улыбаюсь той улыбкой, которая возникает, когда ты уже знаешь конец истории. А конец состоит в том, что раз эти двое пришли в этот мир вместе, то и уйти должны будут тоже, взявшись за руки. Когда придет их время.
Сьерра
Пересечь лес было гораздо проще, чем преодолеть кошмар внутри себя. Боль в ребрах казалась теперь сущей ерундой по сравнению с душевной мукой, вызывающей жгучее желание разорвать себя на части. Сьерра задыхалась от отчаяния и, погруженная в переживания, сама не заметила, как сбилась с дороги и заблудилась. В голове царили туман и муть, на лбу выступил пот, тошнило. Ликантропка подошла к ближайшему дереву, прислонилась к сухой коре и попыталась отдышаться. Но воздуху что-то мешало, он будто застревал на подходе к легким. Ужас свел желудок. Сьерра закричала, но ее крик больше не был похож на вой волка. Стиснув зубы, она попыталась обратиться. Раньше это было для нее таким же естественным, как пить или дышать. А сейчас… Сейчас она смогла добиться лишь того, что судорога свела ее тело и согнула пополам, ноги, не желающие превращаться в лапы, предательски подкосились, и Сьерра рухнула на колени. Расплакалась – горько, от ужаса и отчаяния. Голова страшно кружилась. Больше всего на свете ей сейчас хотелось быть кем угодно, но только не собой. Или вообще не быть. Лучше бы богиня Селена убила ее, чем так мучить. Рыдания усилились, и Сьерра закашлялась, чувствуя, что вот-вот задохнется. Никогда до этого она не плакала так сильно, так горько, так отчаянно. Никогда до этого она не переставала быть собой. Селена лишила ее части личности, и не было таких мыслей, таких чувств, таких оправданий, которыми можно было заделать ту огромную дыру, которая зияла сейчас у нее на месте сердца. К тому же она забрала Ветерка, которая больше не была ее сестрой.
У ее сестры никогда не было такого отсутствующего выражения лица.
Это будто бы была не она, а ее оболочка. Словно богиня украла сущность Ветерка, наполнив ее голову смутными мечтами и звездным светом. Чтобы не разрывать еще не заживших ран на себе, Сьерра в отчаянии вонзила пальцы в землю и долго плакала от ярости и обиды. В конце концов ни сил, ни слез не осталось, и она просто лежала, разбитая, убитая горем, потерявшая надежду, не нужная никому, даже себе. Невозможно было поверить, как целая жизнь может в одночасье оказаться разрушенной до основания. И все из-за этой дурочки, все из-за сестры! Сьерра сжала кулаки. Нет, себя она все же ненавидела больше, чем ее, – не стоило обманываться. Наконец, Сьерра встала и шатаясь, двинулась в сторону деревни. Сил на то, чтобы придумать что-то еще у нее попросту не было. Солнце поднималось из-за горизонта, и его свет никогда еще не казался таким далеким. Сьерра знала, что все, что сказала ей Селена, было правдой, а не пустыми угрозами. И ощущение, что теперь все бессмысленно и бесполезно, и абсолютно никто, никто не сможет ей помочь, петлей стягивалось вокруг шеи. Тем не
