Вавилон. Сокрытая история - Куанг Ребекка

– Что вы решили? – спросил Эйбел Гудфеллоу. – Они уже приближаются.

– Отправьте своих людей по домам, – ответил Робин.

– Что?

– И как можно быстрее. Выводите их с баррикады и бегите. Времени осталось мало. Гвардейцам теперь плевать, если они кого-то убьют.

Эйбел кивнул.

– Кто идет с нами?

– Только двое. Юсуф и Виктуар. Они сейчас попрощаются и будут готовы. – Робин вытащил из кармана сверток. – И еще вот это.

Видимо, Эйбел что-то прочел по его лицу, услышал что-то в голосе, потому что прищурился.

– А что задумали остальные?

– Я не должен вам рассказывать.

Эйбел взял сверток.

– Это предсмертная записка?

– Здесь написано обо всем, что происходило в башне. За что мы выступали. Есть второй экземпляр, но в случае, если он потеряется, вы найдете способ это опубликовать. И распространить по всей Англии. Расскажите всем о том, что мы сделали. Пусть помнят о нас. – Эйбел хотел что-то возразить, но Робин покачал головой. – Пожалуйста, не нужно. Я принял решение, а времени мало. Объяснять я не буду, и лучше не спрашивать.

Эйбел пару секунд смотрел на него, но потом, видимо, решил задать вопрос по-другому:

– Вы поставите точку?

– Постараемся. – У Робина сдавило грудь. Он так вымотался, что ему хотелось свернуться калачиком на земле и заснуть. Хотелось, чтобы все поскорее закончилось. – Но больше я ничего сказать не могу. Просто уходите.

Эйбел протянул руку.

– Значит, это прощание.

– Прощайте. – Робин пожал его руку. – Ах да, одеяла, совсем забыл…

– Не страшно.

Эйбел сжал его ладонь обеими руками. Рукопожатие было теплым и крепким. У Робина запершило в горле, он был благодарен Эйбелу, что не пришлось объясняться. А теперь нужно быстро уходить, набравшись решимости, чтобы ее хватило до конца.

– Удачи, Робин Свифт. Да пребудет с вами Господь.

До самого рассвета они несколько часов складывали серебряные пластины в пирамидки в главных опорных точках – под окнами, у несущих колонн, вдоль стен и полок, а также вокруг «Грамматик». Невозможно было предсказать масштаб разрушений, но переводчики сделали почти невозможное, собрав все хранившееся в башне серебро.

Виктуар и Юсуф ушли в час ночи. Прощание было коротким и сдержанным. Слишком многое нужно было сказать, и одновременно с этим сказать было больше нечего, все сдерживались из опасений прорвать плотину для чувств. Если сказать слишком мало – они вечно будут об этом сожалеть. А если слишком много, то никогда не смогут расстаться.

– Счастливого пути, – прошептал Робин, обнимая Виктуар.

Она выдавила улыбку.

– Да. Спасибо.

Они долго стояли обнявшись, и все остальные ушли, оставив их в вестибюле наедине. Наконец Виктуар отступила и огляделась, словно не знала, стоит ли заговорить.

– Ты сомневаешься, что у нас получится, – сказал Робин.

– Я этого не говорила.

– Но подумала.

– Я просто напугана грандиозностью нашего заявления. – Она подняла руки, но потом опустила. – А они все равно будут считать это временным отступлением, от которого можно оправиться. Они никогда не поймут, что мы хотели сказать.

– Если уж на то пошло, не думаю, что они вообще стали бы слушать.

– Да, ты прав. – Она снова заплакала. – Ох, Робин, не знаю, что мне…

– Просто уходи. И напиши родителям Рами, хорошо? Они должны знать.

Она кивнула, в последний раз крепко обняла его и поспешила к двери, на лужайку, где уже ждали Юсуф и люди Эйбела. В лунном свете ее лицо казалось удивленным. Она махнула рукой на прощанье, и они ушли.

Теперь осталось только ждать конца.

Как можно примириться с собственной смертью? Как говорится в «Критоне», «Федоне» и «Апологии», Сократ принял смерть хладнокровно, с невероятным спокойствием и отказался от многочисленных возможностей сбежать. Более того, он был настолько умиротворен, настолько убежден в том, что смерть – единственный выход, что в своей невыносимо праведной манере убеждал в этом друзей, даже когда они разрыдались. Впервые познакомившись с греческими текстами, Робин был поражен полным безразличием Сократа к своему концу.

Конечно, гораздо проще умереть с таким настроением – никаких сомнений, никаких страхов, спокойно на душе. Теоретически Робин мог в это поверить. Он часто думал о смерти как об избавлении. Не переставал мечтать о ней с того дня, когда Летти застрелила Рами. Он утешался мыслями о рае, о зеленых холмах под синим небом, где они с Рами могли бы разговаривать, глядя на вечный закат. Но еще сильнее подобных фантазий его утешала мысль о том, что смерть означает лишь небытие, которое всему положит конец: боли, мучениям, ужасному, удушающему горю. Да, смерть означает покой.

И все же смерть приводила его в ужас.

Они уселись на пол в вестибюле, слушая дыхание друг друга. Молчание успокаивало. Профессор Крафт попыталась утешить их, перебирая в памяти древние слова о самой главной дилемме человека. Она говорила о «Троянках» Сенеки, о Вултее Лукана, о мученичестве Катона и Сократа. Цитировала Цицерона, Горация и Плиния Старшего. Смерть – величайшее благо природы. Смерть – лучшее состояние. Смерть освобождает бессмертную душу. Смерть – это трансцендентность. Смерть – это акт храбрости, величайший акт неповиновения.

Сенека так говорил о Катоне: una manu latam libertati viam faciet [125].

Вергилий так говорил о Дидоне: Sic, sic iuvat ire sub umbras [126].

Никто не вслушивался, никого не трогали эти слова, как и любые теоретические рассуждения о смерти. Слова и мысли наталкивались на стену неизбежного, окончательного конца. И все же ее ровный голос служил утешением, убаюкивая в их последние часы.

Джулиана выглянула в окно.

– Они пересекают лужайку.

– Но еще не рассвело, – удивился Робин.

– Они идут, – просто сказала она.

– Что ж, – сказала профессор Крафт. – Тогда лучше начнем.

Они встали.

Конец им предстояло встретить не вместе. Каждый пошел к своей позиции – пирамиде серебра на разных этажах и в разных углах здания, расположенных таким образом, чтобы увеличить вероятность полного разрушения башни. Когда стены обрушатся на их головы, каждый будет стоять в одиночестве, вот почему в нужный момент им так трудно было расстаться.

По лицу Ибрагима струились слезы.

– Я не хочу умирать, – прошептал он. – Должен же быть какой-то другой… Я не хочу умирать.

Все думали об одном и том же – лелеяли отчаянную надежду, что все-таки есть шанс выбраться. Остались последние секунды, и их было так мало. Теоретически они приняли красивое решение. Они станут мучениками, героями, столкнувшими историю с проторенного пути. Но это все равно не утешало. В последние мгновения имело значение только одно – пугающие болезненность и необратимость смерти, и никому не хотелось умирать.

Но пусть они и дрожали, никто не сломался. В конце концов, это всего лишь желание жить. А войска уже были на подходе.

– Не будем медлить, – сказала профессор Крафт, и все стали подниматься по лестнице на свои этажи.

Робин остался в центре вестибюля, под сломанной люстрой, в окружении восьми серебряных пирамид высотой с его рост. Он глубоко вздохнул, глядя, как отсчитывает минуты стрелка на часах, висящих над дверью.

Часы на оксфордских колокольнях давно перестали звонить. Теперь приближающийся решающий момент отмечало только синхронное тиканье часов, установленных в одном и том же месте на каждом этаже. Переводчики решили начать ровно в шесть, выбрав время произвольно, просто им хотелось уцепиться за какой-то твердый факт.

До шести осталась минута.

Робин судорожно вздохнул. Его мысли метались, отчаянно пытаясь найти хоть что-то, о чем можно думать, кроме этого. Он хватался не за связные воспоминания, а за яркие детали: соленый морской воздух, длинные ресницы Виктуар, заминку в речи Рами, прежде чем тот разражался зычным смехом. Робин цеплялся за все это, пока мог, не позволяя мыслям смещаться.