на руках, трястись рядом в шпильмановской повозке, дарить липкие пряники. Рядом с таким что должно находиться? Правильно, белый конь и принцесса, и то и другое неописуемой красоты.
– Что, не нравлюсь? – отрывисто спросил синеглазый красавец, смущённо проведя рукой по роскошной шевелюре цвета бледного золота. Совершенные брови сошлись обиженным домиком, безупречные губы сложились в жалкую улыбку.
– Так я и знал. Побриться забыл. И переодеться надо было.
Тут Арлетта разглядела свободную крестьянскую рубаху и потёртые штаны, заправленные в высокие ботинки. Поначалу-то ей показалось, что длинноногая мечта всех принцесс затянута в сверкающие доспехи. Кстати, обе ноги у мечты были в полном порядке. Никаких вонючих повязок, никаких костылей.
– Ты кто? – выдохнула она.
– Травник я. Бродячий травник. Может, хоть теперь спросишь, как меня зовут?
– К-как?
– Ивар Гронский Ар-Морран-ап-Керриг, крайн из белых крайнов Пригорья.
– Чего-чего?
– Для тебя – Варка.
– Ага… – ну, Варка – это хорошо, это можно как-то пережить, обычное имя, вроде свейское. – А крайн – это титул?
Небось господин земель из здешнего владетельного рода, почти принц. Конечно, кто бы сомневался.
– Нет, – успокоил её собеседник, – не титул. Крайн – это… ну, вот как-то так.
Вихрь бело-розовых лепестков взлетел над рядами яблонь, прошелестела трава, как флаги, заметались цветущие ветви. А над всем этим взмыли, застилая полнеба, сияющие крылья. Белее белого света, сильнее ветра, ярче молнии.
– Моё время утро, мои владения ветер и свет, мои крылья служат мне, пока я им верен.
«Да ладно тебе, – попыталась успокоить себя несгибаемая Арлетта, – ну, подумаешь, парень, ну, красивый, ну, с крыльями». Но успокоиться не получилось. Секунду крепилась, а потом, взвизгнув, отшатнулась назад. Споткнулась, запутавшись в траве, наткнулась спиной на ствол ближайшей яблони.
А он сейчас же оказался рядом. И крылья не помешали. Может, они вообще мерещатся? Случайно соткались из утреннего света, летящих лепестков и тумана?
– Тебе плохо? Ах я, дурак. Нельзя было так сразу.
Подхватил, не дал упасть и удариться. Арлетта крепко зажмурилась. Так, если не смотреть – он. На ощупь и по запаху – ночной брат со всеми своими шрамами. Только волосы чуть длиннее.
– Это сон, да?
– Да, если тебе так легче.
Сказал и понёс куда-то. Арлетта решила на всякий случай глаз пока не открывать. Но всё-таки не вытерпела, посмотрела сквозь ресницы. Зря.
Верхушки яблонь, взлохмаченные ветром, медленно проплывали внизу и вдруг кончились, как отрезанные стеной серых скал. Стена качнулась, улетая, внизу открылась каменная чаша, полная влажной зелени. Трава? Нет, деревья. Под деревьями что-то желтеет. Купавки? Одуванчики?
«А сейчас я упаду в обморок, – совершенно спокойно определила Арлетта, – или меня стошнит. Рубашку жалко».
– Тихо-тихо-тихо.
Её голову обхватили, прижали покрепче к той самой рубашке. Вокруг зашелестело, плеснуло зеленью, и канатную плясунью положили на мягкое. Мох? Трава? Сплетённые ветки? Ветки с молоденькими длинными листьями качались со всех сторон, будто в шалаше.
– Ну, ты чего? – растерянно спросил склонившийся над ней ночной брат по имени Варка. – Я думал, тебе понравится.
– Я высоты боюсь, – сумела выговорить Арлетта.
– Чего?! Да ты в сорока саженях над бурной рекой плясала, к Стопламенной башне канат привязывала, из Кумпола в Ревущий овраг спрыгнула. Там уже не сорок, там все восемьдесят саженей будет. Хорошо, моё окно во дворце на Кумпол смотрело. Едва успел тебя подхватить.
– Так ты тогда это… – выговорить слово «летел» у Арлетты не хватило духу.
– Я тогда последнее семечко разрыв-травы, на отъезд отложенное, извёл. Не хотел, чтоб увидели, как я из Висячьей башни ласточкой сигаю. А потом попался как дурак. Нарочно подальше от города ушёл, чтоб не заметили, и всё равно попался. До сих пор не понял, кто в меня стрелял и зачем. Думал, это расплата за трусость. Остаться надо было и терпеть, или уж плюнуть на всё и забрать мальчишку.
– Ты упал с неба, – прошептала Арлетта.
– Ну, под ноги твоему коню я свалился с дерева. Так что там с твоими страхами? Где спину ушибла?
– Да я пока не видела – не боялась. А видеть начала прямо на канате. И вот… Упала. Я одна работала, Бенедикт всё не шёл, а я… а потом оказалось, что он… что его…
И тут Арлетта заплакала. Вцепилась в многострадальную рубашку, уткнулась в ямку под горлом, пахнущую лесными травами, и разревелась. Так, захлёбываясь плачем, и рассказала про всё: про балаган Барнума, про чужую куклу, про Бенедикта, который её совсем не любил, Фердинанда, зарытого под чёрными ёлками, бедняжку Леля с его красками, про пропащих мальчишек, которых она спасала-спасала, да так и не спасла. Про то, как болит спина и ноют ноги, как у старой старушки, про все беды и неудачи, про то, как она бьётся, бьётся и никогда ничего не получается. А крестик она сохранила и хоть сейчас отдать может.
Тут она потянула с шеи этот самый крестик, но ночной брат не позволил, сжал её руки и прошептал:
– Прости меня. Прости, что искал так долго.
– Ты же не мог, – всхлипнула Арлетта, – тебя же стражники схватили едва живого и небось на каторгу.
– Не схватили, а забрали, не стражники, а свои, не на каторгу, а домой.
– Свои?
– Лексу я тогда плохо оглушил. Совсем сил не было. Он быстро очухался, всё вспомнил и позвать смог. Вот они меня и нашли.
– Те самые свои, которые цепи полируют и лучшее подземелье приготовили?
– Цепи – ерунда. Эти курицы такое учудили, никакому палачу в голову не придёт.
– Курицы?
– Сестрицы мои. Поначалу-то я совсем слабый был, вся осень прошла как во сне. Ничего не помню. Лечить-то они умеют, сам учил, да, видать, плохо выучил. Только и могли, что причитать. Мол, выпили меня, птичку бедную, злые люди, сверх сил помогал и надорвался. Додумались до того, что я натура тонкая, нежная, ранимая аки цвет полевой, всем ветрам открытый. Беречь меня, драгоценного, надо, стеречь и всячески охранять.
– В подземелье? – вздохнула Арлетта, устраиваясь поудобней. Вот если в глаза ему не смотреть, лица этого не видеть, то… хорошо так, спокойно. Прижаться покрепче и ничего не бояться, ничего не решать, ни о чём не думать.
– Если бы в подземелье… Они меня приворотным зельем напоили. Я тогда не соображал ничего, глотал всё, что ни приносили, дурак доверчивый. Как же, сестрицы любимые, лечат, заботятся.
Арлетта вздрогнула. Ну конечно, сейчас скажет, что любит кого-то, хоть и под приворотом, а она, Арлетта, так, на дороге встретилась. Слепая бабочка, девочка-неудача. Попыталась отодвинуться – не позволил.
– Не… неправильно думаешь. Не к девице приворот. Они, куры заполошные, догадались пригорской землицы в зелье намешать, да ещё наговорили чего-то все вместе. Чего наговорили, не признаю́тся, но получилось знатно.
– Как это – приворот на землю?
– Да очень просто. Я теперь тут как на привязи. По Пригорью брожу свободно, в Сенеж или в Пучеж отлучиться ещё могу, хотя через сутки тоска накатывает
