лицу следопыта и устремила его в пустоту.
Прежде ей не доводилось говорить прощальных речей, и она не знала, с чего начать. Поразмыслив, Хейта бросила искать подходящие слова и устремилась всем своим существом в прошлое, в воспоминания, что связывали ее с матерым следопытом, и слова нашлись сами собой.
– Гэдору очень нравился этот край. – Она печально улыбнулась. – Он признался мне в этом, когда волшебный камень впервые перенес нас сюда. Сказал, Дикие земли ему особенно по сердцу. И одиночество здешнее, и печаль. – Голос ее предательски дрогнул, но она совладала с собой. – Быть может, он предчувствовал скорую кончину, а быть может, был неизлечимо болен утратой жены и сына. Так же, как эти земли больны утратой погубленного народа химер. – Она тяжело вздохнула. – Как бы то ни было, его праху будет лучше всего упокоиться именно здесь. И пусть отгорит прощальный костер, а холодный северный ветер развеет пепел. Одинокий пепел над землями, пропитанными одиночеством. Пусть они согреют друг друга. – Хейта вновь порывисто вздохнула и перевела взгляд на Гэдора. – Я знала тебя недолго, мой друг, но ты стал мне бесконечно дорог. Не знаю, справимся ли мы без твоих советов. Как дальше жить, продолжать идти нареченным путем без тебя. Ты был стержнем отряда, самой его сутью. Без тебя ничто уже не будет прежним. Но ты всегда будешь жить в нашей памяти и в наших сердцах. Прости, добрый друг, и прощай.
Хейта заставила себя коснуться соломы пальцами. Волшебный свет сбежал на тонкие стебли, наливаясь силой и жаром. Заплясали огненные языки и, оббежав тело Гэдора кругом, взметнулись к небесам, воздавая усопшему посмертную хвалу.
Теперь уже все хранители дали волю слезам. Заплакал суровый Брон, роняла одинокие слезы дерзкая Харпа. Мар обхватил себя тощими руками, сотрясаясь от рыданий. Хейта почувствовала, как на щеках снова сделалось влажно.
Костер пылал всё яростнее. Как вдруг словно из ниоткуда в воздухе закружились белые хлопья. Глаза Хейты изумленно распахнулись – снег! Первый в этом году. Он стремительно вихрился над ними, и уже скоро землю вокруг покрыл тончайший белоснежный ковер.
– Хороший знак, – проговорил Найши. – Снег несет покой, зимой всё засыпает. Думается, куда бы Гэдор ни ушел, там он тоже его обретет.
Хранители долго еще стояли, пока костер не начал отгорать. Мар шмыгнул носом, вопросительно поглядел на Хейту.
– А теперь что? – прошептал он. – Ты уйдешь?
Девушка качнула головой.
– Нет, я не могу. Не сейчас.
Упырь неверяще вытаращил глаза.
– Ты… ты это серьезно? Не шутишь? Ты остаешься?!
При виде его взбудораженного лица губы Хейты невольно тронула слабая улыбка.
– Не шучу. Гэдор передал мне камень и карту. Думаю, отказаться от них будет значит предать его память, а мне бы этого не хотелось. Но и вас лишить этих волшебных вещей я не могу. – Она перевела взгляд на пастыря Найши. – Хотим мы того или нет, наши судьбы связаны. Надеюсь, мы скоро узнаем, как именно и почему.
– Думаю, я смогу пролить свет на некоторые вещи, – отозвался тот.
– А еще мне не терпится повидать тех, с кем ты дружен в Сумрачном лесу, – добавила Хейта. – И, быть может, снова увидеть черного единорога.
– Значит, туда и отправимся, – ответил пастырь. – Сочту за честь принять в нашей скромной обители Чару и хранителей.
Бросив прощальный взгляд на отгоревший погребальный костер, Хейта запустила руку в мешок и извлекла наружу перемещающий камень. Казалось странным и неправильным, что это делает она, а не Гэдор. Но Хейта пересилила себя и уняла волнение, поднявшееся в сердце.
«Я делаю это благодаря тебе и в память о тебе, добрый друг», – мысленно проговорила она и продолжила уже вслух:
– Странник. Перенеси нас в Сумрачный лес, в обитель пастыря Найши.
Свет вспыхнул, слизав с утеса фигуры пастыря и хранителей. Там, где они стояли, теперь весело кружился хоровод искристых снежинок.
* * *
Спустя несколько дней
Смеркалось. До деревни Кихт уже докатилось первое дыхание зимы, и земля покрылась сверкающим инеем. Студеный ветер гонял дым над покатыми крышами, свистел за окнами странными нечеловечьими голосами.
Лахта стояла, опершись плечом на дверной косяк, и зябко куталась в вышитый шерстяной платок. Обеспокоенный взгляд ее приковался к зубчатой кромке Заповедного леса.
Много дней минуло с тех пор, как ее дочь изгнали из деревни. И за всё это время Лахта не получила от Хейты ни весточки. Дочь могла бы передать новости через пастырей, послать птицу, растолковав ей, куда надлежало лететь, отправить волшебное видение или что-нибудь другое, о чем Лахта и догадываться не могла.
Но Хейта не сделала ничего. И от этих мыслей сердце несчастной женщины сжималось от тревоги. Что-то случилось. Что-то пошло не так, как они загадывали. Дочь либо не могла ей написать, оттого что попала в беду. Либо не писала нарочно, чтобы не пугать и не печалить и без того убитую горем мать. И то и другое означало, что дело плохо.
Лахта сдавленно прошептала.
– Доченька, родная… Где же ты?
Ответом ей была лишь пугающая тишина и ледяной порыв северного ветра. Он налетел точно из ниоткуда, растрепал поседелые волосы и дохнул в лицо студеным зимним холодом. Лахта невольно поежилась и, потупив опечаленный взор, скрылась в полумраке натопленного дома.
Вскоре все огни в деревне погасли, и неказистые дома погрузились во тьму. Но ветер продолжал неистовствовать. Низкие облака прорвались и принялись рассыпать над миром обжигающе холодный снег. Он кружился плавно и печально, подсвеченный холодным сиянием полной луны. И тогда от Заповедного леса отделилась тень…
Она неторопливо заскользила в направлении деревни Кихт, обретая в лунном свете очертания высокой мужской фигуры. Иней зловеще поскрипывал под поступью неизвестного. Пепельно-белые волосы неистово трепал ветер. Глаза вдруг вспыхнули в темноте жутким льдисто-синим светом. И только зрачок, узкий и острый, как лезвие ножа, был черным, чернее самой темноты.
Из полумрака проступили скулы, крутые точно морские утесы. На лице, обрамив его, точно рамка – картину, выткалась белая чешуя. На голове обрисовались два коротких белых рога. По пальцам незнакомца побежали языки пламени. Ноздри его расширились, он с шумом втянул воздух и так же шумно его выдохнул.
Свирепо прошипел:
– Ты заплатишь за всё… Фэй-Чар.
Он не постучал в ворота, не вышиб их, воспользовавшись нечеловеческой силой. И ворота, и частокол нужны были ему, чтобы людям некуда было бежать. Он присел, упершись костяшками пальцев в обледенелую землю, и от его прикосновения лед начал стремительно таять.
Но и фигура неизвестного претерпевала изменения. Тень, которую он отбрасывал, сделалась больше в несколько раз.
