Цин сглотнул и все же потянулся к тубусу, открыл его и, помедлив, вытащил из тканевого чехла, что был внутри, флейту.
В прошлый раз, прикоснувшись к ней, он испытал ужасную боль, от которой помутилось сознание. Но сейчас… сейчас Ван Цин не мог до конца понять, что чувствует. Горечь. Светлую горечь. Какая-то его часть радовалась этой вещи, как чему-то родному и дорогому, а другая болела. Зная все то, через что прошел Ван Сяоши, испытав это на себе, он был не в силах игнорировать это.
– Ты веришь в перерождение, бабушка? – неожиданно спросил он, даже не подумав, прежде чем произнести этот вопрос вслух. Он просто сорвался с языка раньше, чем Ван Цин успел себя остановить.
Лун Ань рядом напрягся, но промолчал.
Бабушка Бию продолжала заниматься травами, словно Ван Цин спросил ее о чем-то будничном.
– Конечно, – сказала она. – Это часть нашей культуры. Вас этому в школе уже не учат, а нам давали читать книги о религиозных учениях.
Ван Цин тронул кончиками пальцев белый узор на флейте.
– И… что там писали?
– О трех душах каждого человека. Когда мы умираем, одна часть отправляется на перерождение, а две другие остаются: живут у могилы и у погребальной таблички в доме семьи.
Лун Ань тихо выдохнул. У Ван Цина в горле встал ком. Ван Сяоши ненавидели и считали отступником, так что и могилы у него точно не было. И вряд ли в храме предков семьи Фа или в доме умерших еще до войны родителей Ван Сяоши появилась погребальная табличка с его именем. Его душа разлетелась вдребезги. Лишь ее часть оказалась в предмете, за который он цеплялся перед смертью и который был неразрывно связан с ним. В его флейте.
– А если… если душа рассыпается? – спросил он тихо. – Что тогда?
Бабушка Бию коротко взглянула на него своими очень яркими, почти черными глазами.
– Об этом как раз мало где написано, – ответила она, обвязывая пучок трав тонкой бечевкой. – Такие души уходят в небытие.
– В небытие?
– Это когда нет ничего, – жестко отозвалась бабушка Бию. – Пустота. Неизвестно, что там в ней происходит. Вряд ли много уж хорошего. Но вот прабабка моя говорила – я самая старшая из детей, я ее еще застала, – что, даже рассыпавшись, душа может страдать, искать покоя. А почему ты спрашиваешь? Уж не Фа Юйлань ли тебя этой темой заинтересовала?
Ван Цин нахмурился.
– А она говорила с тобой об этом?
Бабушка Бию кивнула.
– Конечно. Как увлеклась всеми этими медитациями и практиками, так и звонила иногда, уточняла. А кстати… Лун Ань же, верно? – она посмотрела на Лун Аня.
– Да.
– Не ты ли тот аспирант, который участвовал в ее исследовании?
– Да, это я.
Ван Цин изумленно уставился на нее. Получалось, не любившая общение бабушка Бию знала куда больше, чем могло бы показаться на первый взгляд. А еще была проницательной, потому что отложила готовый пучок и вдруг спросила:
– Уж не поэтому ли вы оба здесь? Может, прежде чем задавать мне все эти вопросы, расскажете, до чего удалось дойти в этих исследованиях?
Ван Цин посмотрел на Лун Аня и встретил его взгляд. Даже им самим сложно было поверить в то, что являлось результатом эксперимента Юйлань. Как рассказать об этом кому-то другому? Как объяснить все эти немыслимые вещи, которые страшно было произнести вслух? Большинство людей просто сочли бы их обоих сумасшедшими.
Бабушка Бию вздохнула и уперла руки в бока.
– Я жду, – сказала она, – по вашим лицам и так все видно. Выкладывайте.
– Хорошо, – произнес вдруг Лун Ань.
Ван Цин вздрогнул. Он действительно сделает это? Ему пришлось отложить флейту на стол, так как ладони мгновенно вспотели. Вовремя он принял это решение, потому что Лун Ань достал из внутреннего кармана пиджака стеклянный футляр и положил его рядом с флейтой. Ком в горле Ван Цина стал еще больше, из-за чего было трудно дышать.
– Что это? – спросила бабушка Бию.
– Поясная подвеска, – ответил Лун Ань. – Ее фрагмент, который моя семья хранила столько же, сколько ваша – эту флейту.
Бабушка Бию еле заметно вскинула брови и взялась за новую, еще не разобранную кучку трав.
– Интересное начало. Продолжай.
Ван Цин слушал Лун Аня, который рассказывал о том, что с ними случилось, но умело опускал личные подробности, а сам не отводил взгляда от белого нефритового дракона в футляре. Его Лун Байхуа сжимал в руке перед смертью, в него ушла часть его души, когда она разлетелась на осколки – еще раньше, чем жизнь покинула его тело. Он хотел разделить с Ван Сяоши любую участь, умереть с ним, если бы потребовалось, но вынужден был истекать кровью и смотреть, как тот распадается на части. Ван Цин чувствовал его боль, но, даже испытав ее, не мог думать о ней, не мог осознать в полной мере. Ван Сяоши считал, что никто не будет оплакивать его, никто не будет горевать, когда его не станет, но всего в нескольких шагах от него находился человек, который не смог вынести этой утраты.
«Если суждено мне будет встретить хотя бы отражение моей любимой женщины в ком-то, даже спустя сотни циклов, я буду счастлив. Пусть и от меня останется лишь осколок, он будет любить ее так же сильно», – вспомнились слова Тао Ю, которые он сказал Ван Цину на площадке для стрельбы.
– Ну-ну, – услышал он, словно издалека, голос бабушки Бию. Ее шершавая рука, пахнувшая травами, прошлась по щеке. – Не разводи мне здесь сырость.
Только в этот момент Ван Цин понял, что из глаз текут слезы, которые он даже не замечал и не пытался вытирать. Лун Ань повернулся к нему, положив руку на плечо.
– Ван Цин.
– Все хорошо, Лун Ань, – улыбнулся Ван Цин. – Просто… я не знаю…
Бабушка Бию, которая уже выслушала рассказ Лун Аня, вздохнула и покачала головой.
– Да, не думала, что доживу до момента, когда что-то подобное и правда случится. Только у вас не возникло вопроса, почему осколки душ выбрали именно вас?
Ван Цин поднял на нее глаза.
– Возникло, – ответил Лун Ань. – Но… я не нашел ответа на этот вопрос.
– Я уже говорила, – сказала бабушка Бию. – Не знаю, верите вы в это или нет, на вашем месте я бы уже во многое поверила. Даже осколок души может хранить очень многое и искать то, чего не обрел человек при жизни. Наша семья не всегда жила здесь. Лишь три последних поколения рода Фа обосновались в этих местах. Частички душ и
