Ровный гул голосов, что скользил по краю сознания задумавшегося волхва, вдруг стих, как отрезанный. И в наступившей тишине парень услышал пока ещё удивленный голос атамана:
– А это что за театр?
Ивашка повернулся к светлому пятну входа и прищурился, пытаясь разобраться, что же было странного в фигуре гордо застывшей на пороге.
– Эврика! – воскликнула фигура и сделала шаг вперёд.
– Вот же дожился, бедолага, – грустно вздохнул Михайло. – Из одежи только губка и осталась.
Местные, покосившись на ворвавшегося гения, отвернулись к своим столам, и только хозяин снял фартук и пошёл к прибывшему, что-то бормоча себе под нос.
– Если тело, погруженное в воду… – задрав руку с губкой вверх, продекламировал мужчина. И оторопел, получив дружный ответ:
– Через полчаса не всплыло, значит, оно утонуло!
– Опять? – чуть не плача, отвернулся гений. Но тут подоспел трактирщик и закутал его в фартук:
– Слушай, Орхымэд, я тебя как брата прошу! Разбавляй фалернское, особенно когда ванну принимаешь, да?
– Так что же мне, вообще не мыться? – возмущенно шлёпнул мокрой губкой о пол светоч мысли городского квартала. Но, получив в освободившиеся руки чашу с вином, успокоился и позволил увлечь себя к ближайшему столу. Отхлебнув одним глотком добрую треть, внезапно повернулся к сдвинутым столам, где сидели ватажники, и радостно воскликнул:
– А, вот где варвары сидят, которых бить идут!
Михайло кротко положил большую обглоданную кость на стол и повернулся к атаману:
– Батько, позволь лавку взять с собой.
– Зачем? – удивился Ивашка, повернувшись к Геллеру. Но, дождавшись утвердительного кивка Спеся, на вопрос ответил сам богатырь:
– Так рукой я и прибить могу. А деревяшкой оно послабже будет.
Кинув на стол пару серебрушек, атаман поднялся первым и строго приказал:
– До смерти не бить, а прохожих укладывать в тенечке, чтобы солнечного удара не получили!
На улицу компания вывалилась как раз вовремя. Закутанный в багряный плащ, в мрачно надвинутом почти на самый идеальный нос шерстяном колпаке, никем не узнанный меняла инструктировал небольшую толпу с дубинками в руках. Страшилы в коротких пропыленных плащах, открыв рты, заворожено смотрели на возбужденно шипящих змей, крутящихся вокруг короткого жезла.
– И каждый получит по целой драхме! – закончил инструктаж меняла и повернулся к входу в тракторию, из которого как раз выбирался Михайло, волоча за собой скамью с висящим на ней хозяином.
– Дядька, а почему у этого типа сандалии крылышками машут? Только пыль поднимают без толку, – в очередной раз поразился Ивашка, повернувшись к Володимиру. Но тот, яростно рванул рукав, освобождая руку, и прорычал:
– Попался, Проныра! Сейчас я тебе устрою похищение Велесовой телочки!
Змеи на кадуцее подавились своим шипением и, быстро схватив в зубы свои же хвосты, прикинулись художественной резьбой. Завитые волосы встали дыбом, подняв колпак, и инстинктивным движением Проныра прикрыл жезлом наиболее пострадавшую тогда часть тела. Крылья на сандалиях превратились в вихри, но Геллер успел раньше. Со словами «а вот это тебе Велес просил передать!», он отвесил такую оплеуху, что менялу унесло в противоположную часть улицы, где он и замер, встретившись с тележкой, влекомой худющим ишаком.
– Вай мэ! – горестно схватился за голову, покрытую тюбейкой, пожилой мужчина в когда-то богатом халате. – Из самого Гиндикуша вино вёз, шайтана обошёл, дэвам ни капли не дал, ишака собственным потом поил! Савсэм довёз, Гиви радовать, дэнги получать! И тут…
– Подержи его немного, отец! – закричал Геллер, быстро шагая по серым пыльным плитам мостовой. – У меня для него еще много подарков передать просили!
Змеи, вновь распутавшиеся, жадно лакали разлитое из разбившегося кувшина светло-красное вино, пользуясь случаем. Меняла лежал без движения, а свалившиеся сандалии встревожено порхали над ним, периодически оборачиваясь носами к приближающемуся «дарителю». Потом правый резко кинулся навстречу и стал метаться перед лицом Володимира, а левый спикировал к хозяину и усилил трепыхание крылышек, стараясь привести того в чувство.
– Брысь, мелкота, – проворчал Геллер, отодвигая защитника в сторону. – Ничего особенного я делать не буду, приветы вот только передам, и заберёте своего Проныру. Всё равно он бессмертный.
– Кито безмертный?!! – яростный крик ударил в спину и полетел дальше по улочке, рикошетя от стен. – Кынжал рэзать буду много-много!!
Удивленный Ивашка, устремившийся было за дядькой, обернулся. Хозяин трактории уже выпустил лавку и сейчас пытался вырваться из рук Михайлы. В руке у почтеннейшего негоцианта сверкал огромный кинжал, по размерам напоминающий небольшой меч.
– Пусти мэня, пусти! Он – вор, он у меня самое лучшее украл! Я его зарэжу, да, и все луди скажут – вах, Гыви, маладэц!
Тут, совсем некстати, сверху прозвучал мелодичный голос:
– Зачем резать, дорогой? Или ты всё-таки нашёл барана, о котором так долго мне рассказывал?
Михайло поднял голову и невольно разжал руки, но трактирщик никуда не побежал, а сел прямо на мостовую и заплакал.
– Девонька… – восхищенно прошептал богатырь, заглядывая прямиком в распахнувшийся хитон низко наклонившейся из окна гречанки. Но она не глянула в его сторону, а, отшатнувшись, скрылась в темноте дома. Впрочем, через миг прекрасная воительница, держа в руках тяжёлую даже на вид кочергу, уже стояла около Гиви.
– Гивиат, встань и говори прямо, кто и что у тебя украл?
– Вон тот, – махнул рукой уже вставший хозяин. – Он украл у меня веру в человека! Ахмет-джан вино нам привез, чистое, как твоя улыбка, сладкое, как твои губки. Оно сделано из фруктов, которые отражались в озерах, голубых, как прекрасные глаза моей музы, то есть твоих, Европа. Я ждал Ахмета, я хотел сделать тебе и только тебе прекрасный подарок, а этот… Он оскорбил моих гостей, приведя стражу, и он разбил наш кувшин… Он украл веру, я больше не могу верить всем, я буду рэзать его, как кентавра, и вновь уйду в горы, потому что больше нигдэ нэт мэста гордому джигыту, вах!
– Мы, – свистящим шепотом уточнила Европа. – Мы вместе будем резать этого негодяя и вместе уйдём! И Майя уже не вымолит прощения для своего беспутного сына!
Первым почуял угрозу правый сандалий. Он обогнул руку Геллера и в стремительном пике ударил хозяина в лоб. Тот вяло открыл один глаз, заметил летящую на него фурию и тряхнул кадуцеем. Но обвисшие с жезла змеи только синхронно икнули и даже не пошевелились. Уже грянул клич:
– Стоять, Гермес!
