уехал, она не стала его задерживать. И сейчас не станет.
– Миклош, – голос Аполки все-таки дрогнул, – я не могу жить без тебя.
– Я тоже не могу, – он вздохнул, – но мы ведь не навсегда прощаемся. Вешани славится ювелирами. Я привезу тебе убор из серебра и изумрудов.
Зачем ей изумруды? Ей довольно любви, но он хочет смягчить удар.
– Спасибо, – слезы рвались наружу, но молодой женщине удалось растянуть губы в улыбке, – я люблю изумруды…
– Я знаю. – Миклош прижал жену к себе, горячие губы коснулись затылка, и тут она наконец расплакалась.
2
Пал склонился с седла, поцеловал свою гицу и направил рыжего к мосту. Барболка птицей взлетела на стену, провожая всадников. Муж не мог ее видеть, но он знал, что она смотрит ему вслед. Она так придумала, чтобы Пал быстрее поверил ее любви, а потом привыкла и к мужу, и к Сакаци. Когда господарь уезжал, становилось пусто, и молодая хозяйка топила разлуку в делах, благо их хватало. Замок – это тебе не пасека, одних кладовых столько, что за неделю не пересмотришь.
Последний витязь скрылся за поворотом, медленно оседала поднятая копытами пыль, монотонно трещали цикады, солнечные лучи танцевали с речными волнами. Господарка сакацкая еще немного постояла, подставляя лицо слабому ветерку, и сбежала вниз, прикидывая, с чего начать. Дел, как и всегда, было невпроворот. Барболка гордилась тем, как она управляется с немалым хозяйством, и еще больше – тем, как Сакаци принял и полюбил бывшую пасечницу. Юная гица не раз слышала, как слуги радовались, что сокол ужился с малиновкой. Она и сама радовалась, хоть и любила Пала днем больше, чем ночью, а теперь муж уехал до осени. Гици объезжает замки и села, гица ждет да дом держит. Так заведено от века, но до осени – это так долго!
– Гица Барболка, – замахал рукой конюшонок, – будете Звездочку глядеть? Дядька Имре говорит, пора ей.
– А как же, Мати, – засмеялась женщина. Она так и не приучила слуг звать ее по имени, но и слуги не вынудили господарку драть нос. Барболка Чекеи стала гицей Барболкой, только и всего. Так ее звали в замке, так ее звали в селах, так ее звал муж. Когда хотел подразнить.
Любимая кобыла Пала со дня на день должна была разродиться, но подсоленную горбушку взяла и позволила погладить себя по раздувшимся бокам.
– К утру ожеребится, – заверил конюх, – точно говорю.
– Смотри не обмани, – засмеялась Барболка, загадавшая на нерожденного жеребенка. Будет жеребчик, родить и ей первым сына.
– Чего ж обманывать, – расплылся в улыбке дядька Имре, – чай, не на базаре. Жеребчик будет!
Господарка чмокнула обалдевшего конюха в желтые усы и помчалась в винный погреб. Пересчитала новые бочки, проведала ткачих, прогнала прихворнувшую Ратку отлеживаться и нырнула на поварню перекусить и поболтать со стряпухами.
То, что стряслась беда, Барболка поняла сразу. Потому что Моника плакала, а остальные молчали. Есть такие слезы, которые не знаешь как утереть. Барболка тихонько шагнула назад, но ее уже заметили. Тетка Магда вздохнула так, словно решила не дышать до Золотой Ночки, и прижала руки к вискам.
– Ой, гица, беда-то какая! Ой, худо худое, смертушка смертная!
Моника вздрогнула всем телом и зашлась в рыданиях, рядом тоненько заголосила остроносая Анелька.
– Да что за беда-то? – Барболка сама не знала, почему ей вдруг стало холодно, может, потому, что она загадала на хорошее. Нельзя ни на что загадывать, беда, она только и думает, как бы со спины зайти.
– Пирошка пропала, – прошептала Моника. – Илька сестренку под дерево посадила да с подружкой заигралась. Оглянулась, нет малой, только кукла лежит. Людей подняли, всю округу перерыли. Так и не сыскали…
3
В прозрачном шаре плавали алые искорки, словно там, внутри, шел закатный снег. Миклош Мекчеи хлопнул гордого своей выдумкой мастера по плечу и бросил ему золотой. Стеклодув с достоинством наклонил голову, принимая награду. Не то что какой-нибудь агар! Тот бы плюхнулся на колени и стал лобызать господарские сапоги.
Да уж, послал Леворукий соседушек. Не друзья, не враги, а рабы во всем. Хоть в молитве, хоть в любви. Аполка глядит собачьими глазами и скулит. И будет скулить год за годом!
Миклош высоко поднял поднесенный ему кубок с игристым вином, выпил до дна, громко засмеялся и вскочил в седло. На сегодня – все! Он свободен и от мастеров, и от витязей, только себя самого к закатным тварям не пошлешь, как бы ни хотелось.
У моста жеребец заартачился, не желая идти вперед. Миклош тоже не хотел под душные крыши, но кто бы пустил его в одиночку таскаться по горам и долам, а созерцать подданных и пересмеиваться с друзьями надоело. Алатский наследник мог подчинить любого коня. Вороной обиженно фыркнул, прижал уши, но вошел в украшенные пляшущими полулюдьми-полуптицами ворота. Присланный из Криона епископ который год требовал сбить богомерзкие барельефы, но местные жители предпочитали злить святош, а не древних.
Налетевший ветер растрепал волосы, принес запах полыни и звон дальних колокольчиков. Миклош соскочил с коня, кивнул на прощанье свитским, прошел в отведенные ему покои и запер дверь. Обычно сын Матяша не расставался с друзьями раньше полуночи, но сегодня не хотелось видеть даже Янчи. Витязь зажег свечу и распахнул окно, в которое не замедлил влететь предосенний ветер; Миклош слушал дальний звон и думал о жене Пала Карои.
– Гици грустит? Не надо. Ветер смеется. Смейся вместе с ним. Смейся и танцуй. Ты хочешь танцевать, и я хочу!
Она стояла на пороге. Черные кудри до пят, голубые глаза, серебряная эспера, в руках нитка жемчуга…
– Ты кто?
– Гици позабыл, а я помню! Я все помню. – Голубоглазое создание склонило головку к плечу и засмеялось, словно колокольчики зазвенели. – Я нравлюсь гици?
– Вырасти сначала, – засмеялся Миклош, – я малолеток не ем.
– Ты меня не помнишь? – надула губки незваная гостья.
– Нет, – ответил Миклош и тут же вспомнил. Не девчонку, ожерелье. Он вез его на свадьбу и не довез. Значит, он спит и видит сон. Бывает.
– Ты не спишь, – засмеялась гостья, теперь глаза у нее были черными, – все спят, ты не спишь. Я не дам тебе спать.
– Вот как? – поднял бровь Миклош. – Значит, не дашь?
Порыв ветра задул свечу, смех рассыпался серебряным звоном, с неба сорвалась и покатилась голубая звезда.
– Где ты? Иди сюда!
Тишина, только на залитой луной крыше выгнула спину лохматая кошка. Витязь пожал плечами и высек огонь. Он был один, дверь заперта на засов, окно тоже закрыто. Странный сон, даже не сон – морок.
– Гици!
Барболка Карои сидела на постели в рубашке невесты и улыбалась, на смуглой шее белели жемчуга.
– Барболка!
– Гици не рад? – Алая губка вздернулась вверх. Какие у нее белые
