прервала себя. – Скавр?
– Да. – Трибуну было приятно видеть ее. Она и ее муж не жили больше в лагере легионеров, присоединившись к нескольким двоюродным братьям Сенпата Свиодо, которые вместе с другими васпураканами стали под знамена Гавраса. Марку не хватало их обоих: отважного Сенпата с его лютней и дерзкими шутками и его жены, которую трибун полюбил за смелость и ясную голову. Он слегка им завидовал, считая образцом счастливой семейной пары.
Неврат медленно подошла к нему, осторожно ступая в темноте. Ее черные блестящие волосы падали локонами на плечи. Как обычно, она была одета как солдат: в тунику и штаны, на поясе у нее висел меч.
– Что ты делаешь здесь в такой поздний час?
– Почему бы мне и не побродить в такой поздний час? – парировала Неврат. – Я представляю себя кошкой, крадущейся в темноте, к тому же ночь такая красивая… Ты не находишь?
– А? Да, пожалуй, красивая ночь, – ответил Скавр машинально. Какая бы красота ни окружала его, она была для него потеряна.
– У тебя все в порядке? – неожиданно спросила Неврат, коснувшись рукой его плеча.
– Нет, не очень, – ответил он после долгой паузы.
– Могу ли я чем-нибудь помочь?
Прямой и точный вопрос. Неврат была из тех, кто задает подобные вопросы только тогда, когда в них есть явная необходимость.
– Спасибо. Боюсь, что от моих бед нет лекарства. – Он боялся, что она будет настаивать, но Неврат только кивнула:
– Я надеюсь, ты излечишься, и очень скоро. – Она отпустила его плечо и через минуту исчезла в темноте.
Марк продолжал брести вперед без определенной цели. Он был уже далеко за пределами укреплений Гавраса, двое солдат прошли рядом, не заметив его присутствия.
– …И когда его отец спросил, почему тот плачет, он ответил: «Сегодня утром пришел булочник и съел ребенка!» – произнес один из солдат, и оба громко засмеялись. Судя по голосам, они были изрядно навеселе. Скавр не знал всего анекдота, но концовка показалась ему забавной, и он невольно усмехнулся.
Мимо проскакал всадник, что-то напевая себе под нос. Неожиданно песня смолкла: похоже, всадник впотьмах налетел на кого-то. Послышались приглушенные ругательства. Приглядевшись, Марк увидел поднимавшуюся с земли женщину. Она тоже заметила трибуна и двинулась ему навстречу. Не было нужды спрашивать, почему она бродит в темноте: юбка с широким разрезом раскрывалась при каждом шаге, обнажая ее белые ноги. В отличие от солдат, она сразу заметила трибуна и уверенно подошла к нему. Девушка была худой и смуглой, от нее пахло старыми духами, вином и потом. Ее улыбка, почти невидимая в темноте, была профессионально-призывной.
– Ты рослый парень, – сказала она, оглядев Марка с головы до ног. У нее был столичный выговор, быстрый и резкий, почти стаккато. – Хочешь пойти со мной? Я сделаю так, что лицо твое перестанет быть мрачным. Тебе полегчает, обещаю.
Скавр усмехнулся. Завязки на ее корсаже были почти распущены, маленькая грудь матово светилась в темноте. Он почувствовал напряжение, словно кираса стала ему тесной и затрудняла дыхание, хотя доспехов на нем не было.
– Пойдем, – согласился он. – Это далеко?
– Не очень. Покажи деньги, – велела она, сразу переходя к делу.
Марк вспомнил, что, кроме плаща, на нем ничего нет, даже сандалии остались в палатке. Но когда он с сожалением развел руками, на указательном пальце тускло блеснуло серебро. Он снял кольцо и протянул девушке.
– Подойдет?
Она взяла кольцо, вгляделась, затем, улыбнувшись трибуну, дотронулась до него своими уверенными, умелыми пальцами.
Как она и говорила, ее палатка была неподалеку. Снимая плащ, Скавр подумал о том, что девушка едва ли принесет ему то облегчение, которое он искал. Все еще сомневаясь, он лег рядом и обнял ее.
7
– Йорды взяли Резаину?! – спросил Гай Филипп у Виридовикса с изумлением в голосе. – Когда ты это услышал?
– Один моряк сказал. Он говорит, что уверен в этом. Они ведь плавают по всему свету, эти моряки, и узнают новости раньше других.
– И эти новости всегда плохие, – сказал Марк, зачерпывая ложкой неизменную утреннюю кашу. – Далеко на юге сдалась Кибистра, а теперь еще и это.
Падение Резаины было большим ударом. Этот город лежал в двух днях пути к югу от залива Риякс, к востоку от Амориона. Если он действительно пал, то йорды бросятся теперь на фанатиков Земаркоса, засевших в Аморионе. Города западных провинций сдавались под ударами захватчиков один за другим, в то время как осада Видессоса все еще тянулась и тянулась без всякого видимого результата. Кое-кто, правда, уходил из города: одни спускались со стен, другие уплывали на маленьких лодках, принося вести о том, что в крепости туже затянули пояса. Говорили они и о жестоком и жадном правительстве, но какими бы ни были трудности, испытываемые Сфранцезами, на двойных стенах столицы и высоких башнях ее постоянно маячили солдаты, по-прежнему готовые защищать город.
– У Туризина не слишком много шансов, – мрачно сказал трибун. – Он не может вернуться через Бычий Брод на тот берег, чтобы начать войну с Йордом – сначала ему нужно одолеть Ортайяса и Варданеса. Но к тому времени, как Гаврас побьет их, у него уже не останется земель – кочевники завоюют Империю, пока он осаждает свою столицу.
– Все, что нам нужно сейчас, – это победа. И чем быстрее, тем лучше. Но это означает штурм, и я дрожу всякий раз, когда думаю об этом, – проворчал Гай Филипп.
– Ни разу не видал я еще двух таких мрачных мужиков, – заметил Виридовикс. – Мы не можем идти, мы не можем остаться. Драться мы тоже не можем. Так, может, просто напьемся, если уж не остается ничего другого?
– Я слышал советы, которые нравились мне меньше, чем этот, – хмыкнул Гай Филипп.
Отсутствие логики, обычное для кельта, раздражало Марка. Усмехнувшись и склонив голову, он иронически спросил:
– Ну и что же нам теперь делать, когда ты перебрал все варианты?
– Я еще не исчерпал их, милый мой римлянин, – парировал кельт, и глаза его сузились. – Ты оставил в стороне коварство и заговор, а Гаврас этих возможностей не забывает. Ты слишком честен и доверчив, чтобы найти выход, но как знать, не отыщут ли его другие?
Скавр одобрительно замычал – в словах Виридовикса была доля правды. Однако ему не слишком понравилось то, что кельт подразумевал под словами «честен и доверчив». «Простофиля» – вот что имел он в виду. Марк не думал, что заслужил такое определение.
Марк не стал повторять ночи, проведенной с проституткой. Ее объятия не решили проблем, которые возникли у него с Хелвис. Раздоры их, если уж на то пошло, стали глубже. Все чаще и чаще тишина, разделявшая их, напоминала душное одеяло. Трибун вздохнул с облегчением, когда неприятные мысли эти были прерваны появлением рослого видессианина – императорского гонца для поручений. Он выпил последний глоток светлого видессианского пива – вино здесь было
