Пирра зевнула.
– Извини, Разбойница, мне сейчас не до забав – я устала.
Ветер раскачивал камыши, а львица не сводила глаз с девочки.
Вдруг Пирре стало не по себе. А ведь львиный взгляд совсем не озорной. Пирра никогда не видела таких холодных глаз.
Охота идет не в шутку, а всерьез.
Ведь это не Разбойница, а незнакомый лев.
9
Двое воинов на берегу реки все в пыли, и вид у них уставший: они забрались далеко от лагеря, и господин Теламон будет недоволен, что они так и не напали на след Гиласа. Один отмахивается от мошкары и угрюмо поглядывает на полуденное Солнце, а второй набирает в шлем воду и льет на себя.
– Сюда! – вдруг закричали их соратники ниже по течению.
– Ну наконец-то, – проворчал тот, что со шлемом.
Оба воина пошли к товарищам, пробираясь через заросли гигантского фенхеля у реки. Прятавшегося на другом берегу Гиласа они не заметили.
Вот до мальчика донеслись их голоса:
– Это точно следы Чужака!
– Похоже, он идет вниз по течению.
«Вот и дальше так думайте», – молча велел им Гилас. Когда надо выследить добычу, Вороны Чужакам в подметки не годятся. Куда им сообразить, что Гилас пустил их по ложному следу?
Когда Вороны скрылись из вида, Гилас выждал еще немного и направился вверх по течению. Главное – оторваться от Воронов. Сначала Гилас уйдет от погони, а потом будет думать, как добыть кинжал.
Поднявшись вверх, Гилас оказался на каменистом выступе. Река ухает с него вниз и пенится на порогах. Тамарисковые и ореховые деревья дают хорошее укрытие, но под ними жарко и душно, не говоря уже о тучах мошкары.
После схватки с Теламоном все тело ломит, а рана на предплечье болезненно пульсирует. Голова тоже болит, хоть Гилас и не помнит, как ударился. Должно быть, когда в ущелье спускался. А еще, несмотря на жару, его слегка знобит.
К тому же Гилас злится на себя. Судьба Теламона зависела от него: наполовину оглушенный, бывший друг стоял перед ним на коленях. Поменяйся они местами, Теламон прикончил бы Гиласа не раздумывая.
«Тогда почему же у меня рука не поднялась? – размышлял Гилас. – Потому что ни разу не убивал человека? Или потому что Теламон был моим лучшим другом? А может, я испугался, дрогнул? Неужели я трус, как отец?»
Над порогами Гилас отыскал зеленый луг. Здесь громко стрекочут сверчки, а фиолетовый чертополох достигает высоты с человеческий рост. Реку скрывают густые леса, откуда доносится птичье пение.
Гилас понятия не имеет, где он. Ему известно лишь одно: Горы, вздымающиеся над его головой, обозначают границу между Мессенией и Ликонией, а самая высокая Гора из всех, Ликас, стоит где-то на востоке, но отсюда ее не видно. Там он вырос. На пике Ликас ему знакомы все козьи тропы, любое ущелье и скрытый от глаз перевал, каждое дерево, в которое ударила молния. Надо забраться повыше. Может, тогда Гилас сумеет ее разглядеть и поймет, где он.
Конечно, Теламон может догадаться, что Гилас именно так и поступит, но придется рискнуть.
С собой у Гиласа нож, праща, бурдюк с водой и мешок съестных припасов от Болотников. Сев под деревом, Гиласом съел кусок сушеного угря и половину лепешки из камышовой пыльцы. Угорь прогорклый, а лепешка сухая и скрипит на зубах. Чтобы еда проскакивала легче, пришлось ее запивать, но в бурдюке из кожи форели вода приобрела рыбный привкус.
Еще Болотники дали мальчику лекарства: в одном сплетенном из травы мешочке склизкая желтая мазь, а во втором – черный порошок.
«Мазью помажешь места, куда тебя ужалили медузы, – советовали Болотники. – А порошок – это чай из маковых семян, он хорошо помогает от болотной лихорадки. Но выпить его надо, как только почувствуешь, что заболеваешь».
От мази, как и от всего остального, пахнет рыбой, но волдыри, оставшиеся после встречи с медузами, и впрямь сошли, поэтому Гилас натер ею несколько ссадин и рану на руке. Боль немного утихла.
Стоило Гиласу встать, как кровь зашумела в ушах, а в голове запульсировало с новой силой. Но перед видениями она болит по-другому. Видно, Гилас просто на Солнце перегрелся. Стараясь не думать о своем недомогании, мальчик зашагал вверх по течению реки – и чуть не прошел мимо отпечатков копыт в грязи.
Следы крупнее ослиных, их явно оставила лошадь. Конь остановился напиться и широко расставил передние ноги, чтобы дотянуться до воды: так делают все лошади. Потом конь пожевал фенхеля и пошел дальше вверх по течению – в ту же сторону, куда сейчас направляется Гилас. А еще конь волочил за собой привязь: Гилас разглядел рядом с отпечатками копыт едва заметный след от нее.
Свирепого Гилас встретил за ближайшим изгибом реки. Веревка, привязанная к узде коня, зацепилась за терновник. Пытаясь высвободиться, жеребец бросался на куст, точно на врага, но только запутался еще сильнее. Он то атаковал терновник, то отходил и кидался на «противника» снова. Похоже, конь не понимает: чем больше кругов он описывает вокруг куста, тем короче привязь. Он сам усугубляет свое положение.
Гилас выжидал. Наконец веревка обмоталась вокруг куста терновника так, что конь уже не мог сдвинуться с места. Тогда Гилас медленно вышел на открытое место.
– Спокойно, Свирепый, – тихо произнес мальчик, чтобы конь не подумал, будто к нему подбираются исподтишка.
Свирепый прижал уши и попытался встать на дыбы, но веревка держала его крепко.
– Спокойно, – повторил Гилас, подходя к жеребцу с другой стороны куста и протягивая руки, чтобы конь убедился: палки у мальчика нет.
Конь так долго рвался на свободу, что веревка натерла ему губы и оставила на них кровавые следы. Бока покрыты и старыми шрамами от побоев, и свежими, сочащимися сукровицей рубцами. Конь – животное ценное, однако Теламон явно не жалел хлыста. Неудивительно, что Свирепый ненавидит и боится людей.
– Спокойно, Свирепый.
Гилас вытянул руку, давая коню учуять свой запах.
Свирепый закатил глаза так, что показались белки, прижал уши и раздул большие круглые ноздри.
– Помнишь меня? Два лета назад я один раз ездил на тебе верхом.
Продолжая говорить, Гилас распутывал веревку. Мальчик старался не смотреть Свирепому в глаза и не подходить к коню слишком близко, иначе тот почувствует себя в западне.
– Я тебя кормил, помнишь? На сыр ты наступил, но оливки съел, а потом ускакал.
Гилас снова вытянул руку. Все тело Свирепого напряглось, как натянутая струна. Гилас подождал, потом легонько коснулся ладонью плеча лошади. Свирепый вздрогнул и фыркнул, переступая с ноги на ногу.
– Все хорошо, – успокаивающим тоном продолжил Гилас, ласково гладя разгоряченного, покрытого пóтом коня. – Ты же чувствуешь, что я не причиню тебе вреда, правда, Свирепый?
И снова ноздри коня раздулись, но он слушал мальчика. Гиласу казалось, что он на
