А, значит, что?
Правильно.
Катя пустую бадью обратно на кухню, Конан не оглядывался. Зачем? Он уже принял решение.
* * *
Ночью серы не только кошки.
Конан провел ладонь по стволу, для пущей уверенности даже ковырнул слегка ногтем, но ничего так и не произошло. Похоже на то, что это дерево тоже никакой особой магией не обладало. Как и все, ему предшествовавшие. Конан уже и со счета сбился, сколько он их за эти пару часов перещупал, с каждым последующим деревом чувствуя себя все более глупо. Хорошо, что темно и некому подсмотреть, чем это темной ночкой занимается в саду славный варвар из Кимерии.
Скажи кому из знакомых — потом проходу не будет он насмешек. Конан — и вдруг с деревьями обнимается, словно ополоумевший друид-извращенец ботанической ориентации. Впору любому обхихикаться. А что делать прикажете, если темнота в этом саду такая, что можешь сколько угодно вытаращивать свои глаза — все равно ничего путного не разглядишь?! Разве что получишь сучком прямо в широко раззявленный глаз — вот тогда, пожалуй, увидишь кучу всего очень яркого и красочного. Напоследок. Может быть, даже свою окровавленную физиономию с пустой глазницей успеешь увидеть этим самым глазом — уже с сучка.
Луна появится еще не скоро, а звезды — они только выглядят ярко, света от них кот наплакал.
Впрочем, то, что луны нет, имеет и свои плюсы. Конечно, Конану приходится пробираться от дерева к дереву практически на ощупь, ничего не видя, но и самого Конана при этом увидеть практически невозможно. Бдительный страж вот уже дважды совершал обход сада, заставляя Конана замирать, сливаясь с очередным стволом в еще более тесном, чем обычно, объятии. Особой опасности он не представлял, потому как ходил с фонарем, а в результате видел за пределами жалкого освещенного пятачка еще меньше, чем Конан. К тому же ходил он шумно, сопел, чесался, наступал на сучки и даже порой бормотал что-то себе под нос. Короче, вел себя так, как ведут себя все стражники на рутинной и никому по большому счету не нужной обязаловке. Он явно ничего не опасался и никакого вторжения в охраняемое пространство не ожидал.
Правда, пару раз он останавливался, ставил фонарь на землю, закрывал глаза и начинал принюхиваться. Конан в такие минуты старался не дышать и еще плотнее слиться с деревом — он был наслышан об остром, почти зверином нюхе некоторых охотников из черных королевств. Но пока все обходилось — то ли рассказчики преувеличивали, то ли звероподобный евнух не был охотником, а принюхивался просто так, для порядка. Понюхав ночной воздух пару минут, он подбирал фонарь и, успокоенный, шел себе дальше, продолжая что-то удовлетворенно бормотать в спутанную бороду. А Конан, переведя дух и выждав на всякий случай какое-то время, осторожно перемещался к следующему дереву. Деревьев в саду было много…
Конан осторожно отвел тяжелую ветку — ароматное яблоко ткнулось прямо в лицо гладким холодным боком. Времени после ужина прошло уже порядочно и Конан, не долго думая, проверил на вкус так вовремя подвернувшийся фрукт. Вкус оказался вполне удовлетворительным.
И — никакого волшебства.
Даже на вкус. Обычное яблоко. Сладкое в меру, и даже с небольшой горчинкой. Может быть — сорт такой, а, может быть, какому-то червяку несколько ранее это яблоко тоже пришлось по вкусу. Вот он и горчит, слегка похрустывая на зубах в предсмертной червячной агонии.
Осторожно вытянув руку вперед, Конан сделал еще один беззвучный шаг. Показалось или нет, что непроглядная тьма словно бы стала еще непрогляднее?
Кончики пальцев вдруг на что-то наткнулись.
На что-то, что не было ни стволом, ни ветками, ни листвой — их легкие невесомые ускользающие прикосновения Конан уже определял с полукасания. То же, что сейчас подвернулось Конану под руку, было горячим живым и твердым, и даже на первое ощущение веяло от него какой-то враждебной незыблемой мощью.
Конан замер с бешено колотящимся сердцем, готовый к нападению неведомого врага. Врага огромного и непонятного, а от того еще более страшного. Если такой нападет — мало не покажется. В нынешних обстоятельствах не могло быть и речи о сражении с подобным противником на равных. Какое там сражение! Удрать бы по хорошему, оставив сопернику в качестве трофеев не слишком большие клочки собственной шкуры и сохранив в относительной целости руки и ноги — вот, пожалуй, задача-максимум на данный момент. Да и эта задача, похоже, из разряда выполнимых лишь теоретически. Одна надежда, что противник, такой огромный и горячий, не понял, насколько слаб и одинок ночной нарушитель. Тогда он может и не рискнуть напасть в одиночку, начнет кричать, подымая тревогу и сзывая охранников. Вот тогда-то и может появиться шанс незаметненько смыться в поднявшейся суматохе. Маленький, правда, шансик и в меру дохленький, но другого-то и вообще не предвидится…
Конан замер на полусогнутых, готовый рвануться по первому же намеку на появление искомого шанса. Ну, или хотя бы тени этого шанса.
А пока враг замер, прислушиваясь.
Даже дышать перестал. Ему явно не хотелось поднимать ложную тревогу и беспокоить охранников по пустякам. Похоже, он не был твердо уверен, действительно ли его только что потрогал кто-то живой, или же это были просто шутки заблудившегося среди листвы ночного ветра.
Не дышал и Конан. Он вообще боялся открыть рот, сердце так оглушительно билось о ребра, что его наверняка было слышно за десять шагов. Вот сейчас стражник услышит этот панический набат, вот сейчас удостоверится, что поднятая им тревога не будет ложной и никто не поднимет его на смех за излишнюю мнительность, вот сейчас наберет он в свои мощные легкие побольше воздуха и заорет…
Но враг почему-то медлил.
У Конана перед глазами поплыли желтые круги, легкие жгло огнем. Сердце колотилось уже не о ребра, а о стиснутые зубы — изнутри, бешеной барабанной дробью. Поняв, что терять все равно нечего, так и так он себя выдаст, если свалится в задушенном обмороке прямо под ноги ужасного врага, Конан со свистом втянул в горящие легкие сладкий и безумно вкусный ночной воздух. Подавился. Закашлялся, понимая уже, что упускает последний шанс удрать.
Враг не прореагировал.
Отдышавшись, Конан еще раз протянул вперед руку и уже спокойно ощупал горячее и твердое, показавшееся с перепугу живым.
Камень.
Гладко отполированный умелыми мастерами и нагретый дневным солнцем. Он даже не был горячим — так, теплым скорее. Просто у этого тельца, не смотря на весь его преувеличенно юный вид, по стариковскому обычаю постоянно мерзли его жалкие ручонки. Вот и показалось в первый момент ледяным пальцам, по контрасту, что камень этот горячий, а перепуганное подсознание услужливо дополнило картинку — горячий, значит живой.
