– И всё же он очень стар… Я должна его проведать.
– Ты же вся дрожишь, Ис. А ну, раздевайся! Я принесу тебе сухую одежду. Дядюшку навестишь позже. Посвящённая, может, и не самая приятная собеседница, но своё дело знает. И поесть тебе нужно, так что прошу, останься пока в шатре, согрейся. Не хватало ещё тебя потом лечить от горячки или дождевой трясучки.
Не сразу, но Исма поддалась на уговоры, сменила одежду и выпила миску остывшего бульона. Лисёнок, отогревшись в ильварском плаще, уснул. Добрый знак, но Исму тревожило его дыхание, тяжёлое и прерывистое. Порывшись в корзинах одной из травниц, она нашла глиняный горшок с мазью, хорошо известной по всему Эосу. Этот аромат, отдающий одновременно сладостью медоцвета и горечью полыни, Исма узнала бы хоть в полной темноте, хоть с зажатым носом: такой он был крепкий и душистый. «Рановязка… Хорошо… Это очень хорошо…» – подумала Исма и без зазрения совести вытащила горшок из корзины.
Аккуратно раскрыв лисёнка, она наложила мазь и прошептала над ним молитву об исцелении тела и духа.
– Как же мне тебя назвать? – произнесла вслух Исма.
Лисёнок чихнул, издав тонкий звук, похожий на то, как плюётся искрами костёр.
– Искорка, значит… – задумчиво протянула девушка. – Ладно… Кажется, на Древнем Языке «искра» будет «фра» или «фраса»…
Лисёнок, не просыпаясь, дёрнул передней лапой и поджал хвост.
– Вот и славно, искорка моя. Отдыхай, Фраса, спи, а я пока разузнаю, как там дела у Зефа. Он замечательный. Думаю, вы подружитесь.
– Покой, обильное питьё и сон! – заключила Эсса, обрабатывая чем-то вязким зашитую рану Зефа. – Вот что я бы тебе посоветовала, будь мы в храме. Но мы застряли в Сумеречных Зорях. Не стоило так надрываться.
– Да разве ж я… – возмутился было старик, но в ответ получил осуждающий взгляд посвящённой. Стало понятно, что лучше просто слушать и соглашаться.
– Да разве ж я! – раздражённо повторила Эсса. – А кто ж ещё? Как тебя там, Зеф, кажется?..
Старик кивнул.
– Вот, Зеф, запоминай: швы нужно держать сухими до самой Эдды. – Жрица достала из сумки бинты. – Потом я тебя ещё раз осмотрю и сменю повязку. Если повезёт, недели две, и будешь полностью здоров. Всё ясно?
Старик что-то промычал и нерешительно улыбнулся.
– Сейчас замотаю плечо, полежишь немного, а после можно идти в шатёр.
Зеф наблюдал за руками посвящённой, не осмеливаясь поднять глаз. Люди редко беспокоились о нём, а заботу проявляли ещё реже. В деревне лишь Омма да Олаи проведывали старика и говорили с ним не из надобности, а просто так, потому что хочется. Поэтому ворчливый тон жрицы и её аккуратные касания Зефу были милее, чем двадцать тарелок ухи и чем все его лодки.
– Не думала я, что тень Смертоуста дотянется до Континента однажды. Чтобы культ Длани нападал на паломников, да ещё близ святого города?..
– Простите меня, госпожа, – Зеф наконец посмотрел жрице в лицо, – но я не понимаю. Кто такой этот… Смердоуст?
Старик оговорился, причём весьма потешно. В другой ситуации Эсса, возможно, и рассмеялась бы, но теперь этот вопрос совсем не казался ей смешным. «Они ведь ни о чём не догадываются…» – подумала жрица и произнесла серьёзным тоном:
– Не Смердо-, а Смертоуст. И это никакие не шутки, Зеф, а имя злейшего врага Палланты.
Зеф поперхнулся, окончательно оторопев от свалившихся на его лысую голову знаний. Со времён первого паломничества его учили тому, что Богиня всеведуща и всесильна, что она всеблагая и единственная!
– Видишь мой шрам в форме звезды? – спросила Эсса.
Старик утвердительно угукнул и снова отвёл взгляд.
– Во-о-от. А сколько у неё лучей?
– Ш… шесть.
– А почему так?
– Не знаю, госпожа.
– Ну разумеется, не знаешь… – Посвящённая печально улыбнулась.
– Простите меня, госпожа Эсса, я не…
– Не нужно извиняться, Зеф. В том нет твоей вины. В подобных вопросах обычно сведущи только жрицы и служители Ордена Памяти. Последние лет сто мы держали людей в неведении… И к чему это нас привело? Нет. Больше так нельзя, Зеф. Времена меняются.
Старик внимательно слушал, стараясь понять хоть что-нибудь, но смысл слов посвящённой ускользал от него, утекал, словно вода сквозь пальцы.
– У звезды Богини шесть лучей, потому что этот символ принадлежит не ей одной. Когда-то в Эосе почитали шесть верховных божеств: Палланту, Улиму, Миенну, Араммона, Стратариса и Шаида.
Жрица затянула повязку, и Зеф невольно поморщился от боли.
– Со временем пятеро из них забылись, и только Розоперстая Богиня не утратила последователей. Таким стал новый миропорядок, и так, мы полагали, будет всегда, но оказались неправы. Шаид – бог смерти, болезней и ужаса – возродился и набрал силу. Это его люди атаковали нас, Зеф. Это их клинки и стрелы ранили наших стражей. И тебя ранили тоже.
Эсса прочла молитву и сложила оставшиеся бинты в сумку.
– Но да не всё сразу, – сказала жрица, поднявшись. – Пока отдыхай, а я посмотрю, кому ещё в лагере нужны мои навыки врачевателя.
– Хорошо, госпожа Эсса! Спасибо, госпожа, ага-ага!
– Да озарит нас Палланта, Зеф! – Жрица коснулась шрама и прошептала: – Давно на памяти моей не случалось столь чёрной ночи…
Посвящённая отряхнула пеплум и поспешила к стражу, из правой ноги которого молодая знахарка только что выдернула стрелу. Довольно-таки умело и не без присущего богопослушному человеку рвения, но одно дело – выдернуть стрелу, а другое – остановить кровотечение. Поэтому, не окажись жрица поблизости, участь бедняги решил бы случай, и, по всей видимости, не самый счастливый.
Растянувшись на земле, старик закрыл глаза и мысленно отправился в Одинокую Хижину. Зеф представил, что отворяет дверь и разводит огонь в очаге. Наливает в чугунок воду и подвешивает его над пламенем. Поленья трещат, вода закипает, а боль постепенно уходит, уходит…
– Дядюшка, ты спишь?
В плечо вцепились тысячи змеиных жал, и лодочник вернулся под навес, который, может, и защищал от дождя, но продувался всеми ветрами Эоса.
– Олаи, это ты?
– Я, дядюшка! Слава Палланте, ты жив!
– Ох, чего ж со мной сделается-то, ага-ага, – отозвался старик.
– Мне одна из сестёр сказала, что ты бился бок о бок со стражами и… – Исма взглянула на бинты, на которых проступили пятна крови, – что тебя ранили.
Она неслышно заплакала и прижалась щекой к здоровому плечу старика.
– Ну зачем же ты так? – прошептала она, вздрагивая от усталости и холода. – Пожалуйста, не геройствуй больше. Я не смогу без тебя, Докка, не смогу. Ты – мой дом, дядюшка. Пообещай, что будешь себя беречь.
– Хорошо-хорошо, Олаи, ты только не плачь. Сам не знаю, что на меня нашло. Ещё зим пять назад силы-то во мне ого сколько было! С гарпуном управлялся и сети тягал, а теперича вон, два копья бросил и задохнулся, ага-ага. Так меня этот негодяй-то и подстрелил. Понял, что дед еле ноги волочит, и давай стрелами сыпать.
Олаи помогла старику встать и, поддерживая под руку, повела его к мужскому шатру.
– Мне столько хочется тебе рассказать, дядюшка, но ты слишком слаб, да и я измучена не меньше.
– Думаю, лучше нам отдохнуть, дорогая. Подъём будет ранним, ага-ага. Когда враг близко, шибко-то не поспишь.
Из шатра вышел Гебб, молча поклонился и помог старику зайти внутрь.
– Храни нас Богиня, – прошептала Исма и побрела на женскую сторону.
Мокрые хлопья снега вперемешку с дождём и ветром били в лицо. Костры понемногу гасли, и тьма непроглядной стеной обступала шатры. «На сегодня всё закончилось, – подумала Исма, – и перевал таки сомкнул свои челюсти».
На рассвете, ещё до трубящего горна, Фраса проснулся и выбрался из укрытия, которое для него соорудила Ис. Раны затянулись, и теперь лисёнку хотелось есть. Отыскав свою спасительницу по запаху зелья, которым и сам он был вымазан от ушей до хвоста, Фраса фыркнул что-то радостное и ткнул носом в лицо Исмы. Та даже не шевельнулась: так измотали её дождь, ветер и ужас, спустившийся с гор под покровом тьмы. Тогда лисёнок решил упереться ей лапами в грудь, погрызть шнурок от туники и пофырчать без радости – решительно и триумфально. Но ничего не помогло. Наконец Фраса сдался, лёг у шеи Исмы и тяжело вздохнул.
