едва концы не отдал. Думал, до весны не дотяну.
«Ещё бы, – сообразила Арлетта, – на каторге небось невесело».
Посидели, помолчали, вспоминая минувшую зиму, послушали волны и ветер.
– На море иначе, – вздохнул ночной брат, – звук другой. Там волны выше и реже. Мо-оре… Жаль только, вода холодна.
С такой тоской протянул это «мо-оре»», что Арлетте даже жалко его стало. Может, и ничего, не такой уж он страшный. Говорит разумно, рук пока не тянет. Может, если болтать о чём попало, отвлечётся и забудется.
– А мы на тёплом море бывали, – рискнула похвастаться она, – скоро опять поедем. Бенедикт обещал, это лето проработаем и купим домик. Небольшой, но чтоб у меня отдельная спальня, у Фердинанда конюшня тёплая…
– А у Фиделио конура?
Дура. Болтать тоже надо умеючи. Чужому секрет выдала. Теперь дознается, где они деньги держат, и прости-прощай заветные мечты. Против той суммы, что у них скопилась, устоять трудно.
– Насмехаешься?
– Вовсе нет, – сказал ночной брат, – Фиделио заслужил роскошную конуру. С резными колоннами, меховой подстилкой и именной мисочкой.
Неожиданно для себя Арлетта хихикнула.
– Ничего он не заслужил. Он бездарь. Ничего не умеет. Только шапку носить.
– Правда, что ли? А глаза такие умные-умные.
– Я его в Остзее в луже нашла. Он там скулил, а дело было зимой. Мы с Бенедиктом думали – маленькая собачка, много не съест, повяжем розовый бантик, будет у нас через обруч прыгать, польку танцевать. Публика это любит. А выросло вон что.
– Гав! – сообщил неведомо откуда набежавший Фиделио. А потом вдруг напрягся, ощетинился и добавил: – Р-р-р-р-р-гав.
– Тихо, – прикрикнул ночной брат.
– Люди идут, – сказала Арлетта. – Большие. Сильные. Много. Говорят громко.
Шум голосов и шаги по песку, несмотря на ветер, были слышны очень отчётливо.
– Вижу, – выплюнул ночной брат, – не повезло.
– А что? – встревожилась Арлетта.
– Это не люди. Это ватага.
– Нелюди? Мертвецы ходячие? Волколаки?
– Да нет, люди, конечно. Очень даже живые. Лодьи вверх по реке бечевой таскают. Вверх таскают, а когда эта же лодья с новым грузом вниз идёт, бывает, и грабят. А бывает, одну ватагу охранять груз нанимают, чтоб другие не ограбили.
– Разбойники, – догадалась Арлетта.
– Вроде того. По мне, лучше уж волколаки. По-хорошему, бежать надо, да ты без меня далеко не убежишь. А из меня сейчас бегун, как из козла танцовщица. Это они расчёт получили. На пристани праздновать начали, а щас добавлять будут.
– Прямо здесь?
– Это их место. Я ещё раньше старое костровище приметил, да думал – пронесёт.
– Ты же ночной брат. Вроде свой.
– Это я в Остерберге свой. А здесь я никто и звать меня никак. Сидеть!
Слепая плясунья все-таки дёрнулась бежать, но её крепко схватили за руку, основательно придавили, усаживая на место. И откуда только силы взялись у такого покалеченного.
– Я драться умею, – выпалила Арлетта.
– Знаю. Плохо умеешь. Сидеть. Молчать. Делать то же, что и я. Я встал – ты встаёшь. Я иду – ты со мной.
– Может, не заметят?
– Заметили уже.
И верно. Фиделио захлёбывался лаем так, что не заметить его было трудно.
– Ох ты, да у нас гости!
Их было много, больше десятка. Между ветром и Арлеттой встала целая стена перегара и крепкого мужского пота. Надо всем этим витал неистребимый чесночный дух. От обступивших их ватажников несло тем градусом пьянки, когда тело наполняется неуёмной развесёлой силушкой и непременно хочется что-нибудь своротить: каменные горы, трактирную стойку или, в крайнем случае, скулу соседа.
Арлетта сделала глупое лицо и поплотнее прижалась к ночному брату, чувствуя, как сведены его мышцы. Тоже боится.
– Ты кто таков, гостенёк дорогой?
– Чего тут забыл?
– Незваный гость хуже белого свея.
– Чего вынюхиваешь, рыжая морда?
– Скоморохи мы, – робко и почтительно разъяснил ночной брат, едва не придушив рычащего Фиделио, чтобы тот, наконец, заткнулся и не раздражал и без того сердитых ватажников.
– Повозка твоя?
– Да.
– Серебро-золото везёшь? Рюха, иди, проверь.
– Щас проверим. Это мы запросто.
– Зря проходите, – уныло протянул ночной брат.
– Чего так?
– Подают плохо.
– Ой, врёшь, ой, врёшь, рыжая морда.
– Так ведь я, господа хорошие, изволите видеть, весь в лубках. Поломался. Работать не могу.
Говорит медленно, через силу, будто камни ворочает. Правда, что ли, плохо ему? Или прикидывается?
Неподалёку послышался треск раскалываемого дерева. Потянуло дымком. Должно быть, ватажники ладили костёр из плавника. Но большинство, чуяла Арлетта, сгрудилось вокруг. Известное дело, поиграть с живым человеком – лучше забавы нет.
– Да какой он скоморох. Зуб даю, соглядатай!
– Точно, от Верхолы подослан!
– Не знаю никакого Верхолы, – попытался защищаться ночной брат, но ватажники не желали так просто лишиться развлечения.
– Так, говоришь, скоморох? А где твой медведь?
– Сдох от бескормицы. Одна собачка осталась.
– Ого. Такая собачка сама как медведь.
– Ну-ка, ну-ка, покажи, скоморох, чего умеешь.
«Ой, плохо дело», – подумала Арлетта. Ночной брат, возможно, умел обращаться с рассекухой, отмычкой и кастетом, но жонглировать ножами или хотя бы шарами не умел наверняка.
– Точно, пляши давай или пой.
– Петь не умею, – вздохнул ночной брат, – а плясать не могу. Ноги не ходят.
Арлетта дёрнулась встать. Придётся-таки сплясать перед этими. Но опять не позволили, притиснули к себе крепко, до боли.
– Говорю же, соглядатай подосланный!
– Сам не могу, – спокойно продолжал ночной брат, – разве что собачка моя… Фиделио, умри.
К полному изумлению Арлетты, последовало падение на песок тяжёлого тела и радостный гогот.
– Гы, Хвиделия. Вот наградили собачку именем.
– Чужеземное. По-нашему означает «Верный до гроба».
– Ишь ты, верный. Такой-то фокус и моя Жучка знает.
– Фиделио, оживи. Покажи, как прекрасная дама променаж делает.
В лицо Арлетте полетел песок. Должно быть, перед променажем Фиделио решил как следует отряхнуться. А затем, судя по смеху полупочтенной публики, совершил то, чего от него не могли добиться с глупых щенячьих лет: пошёл на задних лапах, вертя во все стороны пышным косматым хвостом.
– А теперь бал! – объявил ночной брат. – Прекрасная дама танцует менуэт.
Засвистел он, правда, что-то вроде деревенской польки, и Арлетта впервые за много лет всерьёз пожалела, что ничего не видит. Ватажники подбадривали пса радостными выкриками, а потом стали подхлопывать и подсвистывать. Похоже, Фиделио плясал. Да ещё как, от души.
– Финита! – объявил ночной брат. – Дама утомилась.
Фиделио с облегчением плюхнулся на все четыре и кинулся под бок к Арлетте. Видно, совершённый подвиг потряс его самого.
– Собачка учёная, – одобрил кто-то особенно въедливый, – а сам-то ты чего можешь?
– Отстань от парня. У него в повозке и вправду ни копья. Сухой корки нет, не то что денег.
Арлетте немного полегчало. Деньги, драгоценное сокровище, скопленное трудом многих лет, так и не нашли. Прятать Бенедикт умел.
– Не-ет, – сказали в толпе с пьяным упорством, – п-пусть докажет. Скоморошину какую-нить з-загнёт или ещё чего.
– Ладно, – согласился ночной брат, – костей игральных ни у кого нету?
– Есть, как не быть, – загремели в деревянном стаканчике извлечённые на свет кости.
– Значит, так, – принялся распоряжаться ночной брат, – ты кидаешь, вы глядите, что выпало. Только мне не говорите и не показывайте. Бросайте.
– Ну. И чё?
– Десять.
– Гы. Верно. А ну, давай ещё!
– Теперь семь.
– Точно! Ещё!
– О, а теперь чьё-то счастье, двенадцать выпало.
– Э, парень, да ты колдун.
– Не-а.
