— Так и быть, я назовусь. Доран из Боссонии, — проворковал жирный. — Больше известен, как Доран Простец. Не слыхал?
— Нет.
— Оно и к лучшему меньше бояться будешь. Удивляюсь я тебе, асир… Ты имя назови, а то нехорошо получается. Ты меня знаешь — я тебя нет.
Я брякнул первое, попавшееся на язык:
— Асмунд, сын Торгрима, сына Гейрмунда.
Есть у меня приятель в дорожной страже Пограничья с таким именем. Самый что ни на есть природный нордлинг. Очень хороший человек.
Толстяк по имени Доран лениво продолжал:
— Так вот, дивлюсь я на тебя Асмунд, сын Торгрима. Думал, одежку поменяешь, да бороду сбреешь, и не узнают? Узнали. И меч твой приметный, и голос… Как только дурости хватило снова в "Черного быка" соваться, уму непостижимо! Мы тебя по всей Тарантии пасли, все постоялые дворы перевернули — ничего, пусто! Как на Серые равнины провалился! Вдруг Лойн Криворучка прибегает, говорит, явился! Собственной, так сказать, персоною. Думали Лойн по неопытности ошибся, с кем не бывает — кликнули колдуна… Да, впрочем, какой из Рульфа колдун, так, колдунишка. Но фокусы нужные знает. Монетку, что из твоего кошелька намедни схитили, в скляночку положил, декоктом залил — и вот она, истинная правда выплыла. Магия, как оно достоверно известно, сразу на искомого человека укажет. Опознали тебя, уж прости. Теперь долго разговаривать будем.
Запястья, скованные железными кольцами начали неметь. Головная боль усилилась вдвойне. А я, наконец, понял главное: влип. Обеими ногами.
Значит, эта жирная сволочь принимает меня за выдуманного Хальком "асира". Того самого, который по пьяному безобразию "потерял" карту, вырисованную на кожаном лоскуте. Доигрались…
— Понимаешь, какая незадача вышла, — размеренно вещал месьор Доран, подперев кулаком пухлую щеку. — Когда ты прошлым разом упился, мои пройдохи, разумеется, сразу твой кошелек обшарили по обычной непринужденности нравов. Серебро придержали, а непонятный планчик мне передали, глянуть. Вдруг чего интересное. И представь, интересного там хватало. Я немного асирской речью владею, и руны знаю. Про шумок, по городу прокатившийся, наслышан… Подумал, мозгами пораскинул, да и попросил верных людей выяснить, что за асир такой особенный, откуда взялся, где бывал. А уж потом узнал как ты шемиту-ростовщику старинные вещицы продал. Все приметы совпали.
Я молчал. Слушал. Опровергнуть не пытался. Прикидывал, как выкручиваться. И ничего путного в больную голову пока не приходило. Ой, влип…
— Весь клад нашли? — вдруг рявкнул Доран. — Сколько? Сундук, два, десять? Остров перекопали, или по непременной асирской лености только снаружи пошарили?
— Какой кла… А-а-а…
Не успел я издать возмущенный возглас (какой такой клад, знать не знаю, слыхом не слыхивал), как безобразный туранец вроде бы несильно съездил мне кулачищем пониже грудины. Если вы такого удара никогда не получали, пробовать не советую. Впечатления незабываемые. Все внутренности перемешиваются и завязываются узлом. Потом долго развязываются обратно. Дышать в это время невозможно.
Пока я, уподобясь пойманной рыбе окуню, хватал ртом воздух, Доран нудел, словно позабыв о недавних вопросах:
— А выводы я начал делать вечером, когда явился ко мне один человечек. Маленький человечек, невзрачный, хиленький. Плевком убить можно. Сказал от кого пришел. Тут мне с сердцем худо стало, едва не помер. Есть в Аквилонии одно тихое ведомство — Латераной называется. Что это такое, тебе, варвару, лучше не знать. Человечек вежливейшим образом присоветовал вернуть забранные у пьяного асира вещицы. По-хорошему вернуть. Конечно, можно и по-плохому… Я человек простой, куда нам, сирым, с могучими тягаться — родная шкура дороже и любезнее. Отдал. И понял вдруг, что если пропойцей-варваром такие большие вельможи интересуются, то сплетни городские имеют под собой исключительно твердую почву. Тверже не бывает — золото. Да столько золота, что сама Латерана в игру вступила. Признайся, в кабак вернулся надеясь свою карту отыскать?
— Угу, — буркнул я, не вдаваясь в подробности.
— Извини, но теперь она мне недоступна. И никому недоступна. Что съел лев, мышам не достанется. Жаль, не успел я копию снять, времени не нашлось. Но кое-что запомнил. Ванские острова, правильно? Большой архипелаг к Закату от Ванахейма?.. Таким образом, Асгейр, тебя немедля освободят и впредь пальцем не тронут. Кормить-поить-ублажать будут. Я лично за хамство своих костоломов извинюсь и виру внесу. Хоть пять мер серебра, хоть пятнадцать. Слово Дорана. Но и ты мне учтивость окажешь. Понимаешь какую? Ничего проще не придумаешь: план восстановить надо. И подробности рассказать. По рукам?
Меня вдруг в смех потянуло. Неудержимый. С рыданием и подвываниями. Боги, вот тебе и шуточка! Розыгрыш! Гы-ы-ы!..
— Не понимаю причин веселья, — пожал плечами месьор Доран. — Сам должен знать, что в случае отказа, твоя жизнь окажется намного короче, чем следовало бы. А предварительно Ламасар попробует разговорить тебя другим способом. Догадываешься, каким? Очень неприятно, когда тебя режут на тонкие ремешки. Сам не пробовал, но многократно наблюдал — слезы на глаза наворачиваются. Буквально рыдаешь — так человека жалко…
Надо выиграть время! Любым способом! Так или иначе мне крышка — все равно убьют. А если скажу, что никакого клада не существует, Доран украсит шкурой оборотня свою спальню.
Стоп. Шкурой оборотня?
— Дай подумать, — наивозможно презрительно бросил я. — Полколокола.
— Думай, — милостиво согласился толстяк. — Только прости, снимать тебя с цепи мы пока не будем. Железо — оно думанью способствует. Пойдем, Ламасар. Пускай наш юный друг размышляет. Не будем мешать.
Доран и звероподобный ту ранец вышли. Дверь оставили приоткрытой — замечательно!
Придется доказать вам, господа разбойнички, что и поддельные асиры не лыком шиты.
* * *
Обычному человеку почти невозможно освободиться из тонких кандалов-браслетов, схватывающих запястья — мешает косточка большого пальца. Некоторые умеют выворачивать сустав так, что он уходит в глубину кисти, однако я подобным талантом не обладаю. Слишком больно. Я владею гораздо более серьезным достоинством: способностями Карающей Длани.
Посмотрите на лапу собаки ПАН волка и кисть руки человека. Разница заметна? Нацепите на волка хоть десяток кандалов, он их сбросит — железные браслеты соскользнут с лапы по шерсти, им ничего не помешает. Волчья лапа несколько тоньше людской длани, а когда я превращаюсь, кости вытягиваются. Я и в человеческом обличье невысок ростом, в отличие от большинства сородичей, да и в ипостаси зверя выгляжу как не слишком крупная, мохнатая, поджарая и длиннолапая собака темно-серого цвета с черной полосой вдоль хребта. Можно запросто перепутать с охотничьей лайкой, какие водятся в Нордхейме.
