* * *
– Константинополь, – сказал Джеймс, обращаясь к Корделии.
Они сидели на желтом одеяле для пикника, расстеленном на зеленом газоне Гайд-парка. Неподалеку поблескивала серебристая гладь озера Серпентайн; их окружали друзья, которые тоже раскладывали свои одеяла и корзины; Мэтью играл в траве с Оскаром, и пес пытался лизнуть хозяину лицо. Корделия знала, что с минуты на минуту должны появиться родственники, но сейчас в парке была только молодежь.
Корделия откинулась назад и прислонилась спиной к груди Джеймса. Он играл с ее волосами; девушка размышляла, как бы запретить портить ей прическу, но не могла заставить себя серьезно отнестись к этому вопросу.
– А что насчет Константинополя?
– Не могу поверить в то, что через две недели мы будем там. – Он обнял ее сзади. – В свадебном путешествии.
– Почему же? Мне кажется, здесь нет ничего особенного. Город как город.
Она улыбнулась, глядя на него через плечо. По правде говоря, она и сама с трудом в это верила. До сих пор, просыпаясь по утрам, она щипала себя за руку, видя Джеймса в постели рядом с собой. Не могла поверить, что они были женаты и теперь у них имелись все положенные брачные руны, хотя, вспоминая об этом, Корделия каждый раз краснела.
Бывшая спальня Джеймса превратилась в «комнату для планирования»; Джеймс, засунув за ухо карандаш, торжественно объявил, что там они будут планировать приключения. Воображаемые путешествия в Константинополь, Шанхай и Тимбукту они уже совершили; теперь им предстояло путешествовать в реальности. Увидеть мир вместе. Они завесили стены картами, расписаниями движения поездов и адресами Институтов всего мира.
«Но что же будет с вашими будущими детьми, пока вы будете колесить по свету?» – спросил Уилл в притворном отчаянии, но Джеймс лишь рассмеялся и сказал, что они будут брать детей с собой. Возможно, заведут для них специальный чемодан и будут сдавать его в багаж.
– Какая ты жестокая, Маргаритка, – сказал он и поцеловал ее. Корделия задрожала всем телом. Розамунда как-то раз сказала ей, что целоваться с Тоби ужасно скучно, но Корделия не могла представить себе, что ей когда-нибудь наскучит целоваться с Джеймсом. Она обернулась, придвинулась ближе, и он осторожно приподнял ее подбородок…
– Эй, ты! – добродушно крикнул Алистер. – А ну, прекрати целовать мою сестру!
Корделия отпрянула и рассмеялась. Она знала, что брат вовсе не возражает, что он чувствует себя свободно среди ее друзей, достаточно свободно, чтобы шутить и дразнить их. Алистеру больше не было нужды беспокоиться, как его встретят в таверне «Дьявол», на вечере у Анны. Отношение «Веселых Разбойников» и их кружка к ее брату изменилось; но значение имело не только это. Он сам изменился. Как будто всю свою жизнь он провел в тюремной камере, а потом пришел Томас и распахнул дверь. Алистер обрел способность открыто выражать свои чувства, любовь к друзьям и семье, которую он всегда преуменьшал и даже скрывал. Сона и Корделия поражались, глядя, сколько внимания он уделяет своему новорожденному брату. Если Алистер был дома, Закари Араш ни на секунду не оставался один: Алистер постоянно носил его на руках, подбрасывал его и ловил, улыбался, когда ребенок радостно пищал. Он редко возвращался вечером без погремушки или игрушки для малыша.
Однажды, после ужина на площади Корнуолл-гарденс, Корделия проходила мимо дверей материнской гостиной и увидела Алистера на диване с ребенком. Из-под кучи одеял были видны только два розовых кулачка, двигавшихся в такт пению. Алистер вполголоса напевал персидскую мелодию, которую Корделия почти позабыла: «Ты – луна, сияющая в небе, а я – звезда, что вращается вокруг тебя».
Эту самую песню отец пел им, когда они были совсем маленькими. И Корделия подумала: да, жизнь тоже идет по кругу, все повторяется, но кто бы мог подумать, что круг замкнется именно таким образом?
– Пирожные «Бейквелл», – сказал Джесс. – Бриджет сегодня в ударе.
Они распаковывали корзину размером с Букингемский дворец и выкладывали содержимое на одеяло в сине-белую клетку, которое Люси расстелила в тени отцветавших каштанов.
Бриджет действительно была в ударе. Каждый раз, когда Люси уже думала, что корзина наверняка пуста, Джесс извлекал очередное угощение: сэндвичи с ветчиной, холодного цыпленка под майонезом, мясной пирог, землянику, пирожные «Бейквелл» и слоеные булочки с изюмом, сыр и виноград, лимонад и имбирное пиво. Оправившись после увечья, полученного в сражении у Вестминстерского аббатства, служанка целые дни проводила на кухне. Ее переполняла энергия. Седые пряди исчезли. Уилл как-то заметил, что она теперь не стареет, как все, а, наоборот, молодеет с каждым днем. И пела она теперь чаще, причем песни стали более кровожадными.
– Я припрячу несколько штук, иначе Томас все съест, – сказал Джесс и положил миндальные пирожные обратно в корзину. При этом его рукав сдвинулся, стала видна большая черная Метка на правой руке. Домашний очаг. Эта была очень редкая Метка, она носила не практическое, а символическое значение, подобно рунам горя и счастья.
Он получил ее в тот день, когда вернулся из Идриса после испытания Мечом Смерти. Большинство членов Конклава убедились в невиновности Уилла и Тессы после допроса и, конечно же, после смерти Велиала. Однако вопрос личности Джесса и роли Люси в его воскрешении оставался открытым. Конклав желал говорить с ними обоими, но Джесс твердо стоял на своем: он не хотел, чтобы Люси допрашивали с помощью Меча, предпочитая не втягивать ее в это дело. Джесс хотел, чтобы все знали, что он сын Татьяны и что из-за матери находился буквально между жизнью и смертью до тех пор, пока Люси не вернула его в мир живых. Хотел убедить всех, что Люси неповинна в занятиях некромантией. Сам он больше не желал притворяться Джереми Блэкторном. И настаивал на том, чтобы все знали, кто он такой. Он был готов отвечать за последствия. В конце концов, говорил Джесс, на допросе должно было выясниться, что он упорно сопротивлялся Велиалу и никогда не сотрудничал ни с ним, ни с каким-либо другим демоном.
Люси знала, что юноша надеялся также обелить Грейс. Уважая его волю, она осталась в Лондоне, два дня рвала на себе волосы и писала новеллу под названием «Героический Принц Джетро побеждает злонамеренный Совет Тьмы». Люси не знала, что именно произошло в Идрисе, но у нее были основания считать, что желание Джесса исполнилось.
Он вернулся из Идриса свободным, с него и с Люси были сняты все обвинения. Теперь он официально носил имя Джесса Блэкторна, и это придало ему решимости стать частью Анклава, высоко держать голову среди этих людей – в конце концов, многие из них видели, что он храбро сражался у аббатства, знали, что он помогал победить Велиала. Джесс патрулировал улицы, присутствовал на совещаниях, сопровождал Люси на церемонию парабатаев. Руну Домашнего очага, которая была постоянной, нанес ему Уилл. Джесс также получил стило, некогда принадлежавшее отцу Уилла (как и все остальные стила, оно было модифицировано таким образом, чтобы с его помощью можно было писать огненные сообщения). Руна и стило были дарами, думала Люси, – символом того, что Джесс теперь мог считать Институт своим домом. И еще она надеялась, что это было неким обещанием со стороны отца.
– Как ты можешь смеяться над аппетитом Томаса, если ты сам постоянно голоден? – фыркнула Люси.
– Я все утро провел в зале для тренировок… – негодующим тоном начал Джесс, но замолчал и прищурился. – Люс, что с тобой?
– Смотри, вон там. На скамейке, – прошептала она, не глядя на него.
Неподалеку от каменной статуи мальчика с дельфином, у невысокой ограды, стояли скамьи. На одной из них сидел Малкольм Фейд в кремовом льняном костюме и соломенной шляпе, надвинутой на глаза. Несмотря на шляпу, Люси чувствовала, что он сверлит ее взглядом.
У девушки упало сердце. Она не видела Малкольма после того рождественского приема в Институте; ей казалось, что с тех пор прошла целая жизнь.
