раз закрепляла узел на затылке ее величества, когда в приемной затопали, зашумели и перед Луизой возник Фердинанд Второй Оллар в роскошном белом одеянии.
Королева увидела супруга в зеркале, приглушенно вскрикнула и вскочила; освободившиеся волосы рассыпались по плечам серым эсператистским плащом.
– Ваше величество, – Катарина сделала положенный реверанс и замерла, глядя в глаза супругу, – я готова выслушать приговор.
– Ваше величество, – глаза Фердинанда сияли, как в прежние времена, – Катари, вы свободны!
– Вы хотите сказать, что обер-прокурор взял свои обвинения назад?
– Я хочу сказать, – приосанился Фердинанд, – что Колиньяр больше не обер-прокурор и не герцог. Прошу вас опереться на мою руку. Мы возвращаемся во дворец, нас ждет Совет Меча.
– Где Карл?
– Ваше величество, – король тяжело вздохнул, – наш сын в безопасности, и мы обязательно вернем его, но сейчас идет война и нас призывает иной долг. Идемте.
– Фердинанд… Если я еще ваша королева, я… я не должна показываться Лучшим Людям в одежде узницы.
– Вы правы, дорогая, – закивал король. – Это было бы недопустимо. Сколько времени вам потребуется?
– О, совсем немного, – королева подошла к Луизе и обняла ее за плечи, – мне поможет госпожа Арамона. Фердинанд, если я еще жива, то лишь благодаря ее преданности. Ее и других оставшихся со мной подруг.
– Сударыня, – взволнованно произнес король, – у вас сердце истинной герцогини.
Госпожа Арамона удержалась на ногах только чудом.
2
Три знамени на двух башнях, разделенных вечно злящейся Шнеештрааль… Серебряный волк Ноймариненов с усмешкой глядит на Победителя, вонзающего копье в озадаченного Дракона, а напротив спорит с ветром золотой кораблик.
У талигойцев и бергеров на двоих одна война и один враг, только счет горцев к бывшим родичам много больше, чем у Талига к соперникам и соседям. Ненависть – это память об оставленном доме. Ненависть, парусник на гербе да имя – вот и все, что осталось от северного острова, в незапамятные времена задавленного льдами. Судьба метнула кости, и моряки-агмы стали горцами-бергерами. Судьба любит шутить, стал же лишенный наследства южанин торским бароном, чем и гордится. Торка – не Оллария, даром ничего не дает, но дав, не отнимает.
Генерал Ариго вызывающе усмехнулся, как всегда, когда вспоминал покинутый Гайярэ… Нет, не так – он не покидал Гайярэ, это его вышвырнули вон, так и не сказав за что. Тогда Жермону было двадцать, с тех пор прошло столько же. Половина разбитой по воле отца и кое-как сросшейся жизни. Говорят, время лечит, – оно и залечило. Так казалось, но последняя осень разбередила старую тоску. Гусиные стаи тянулись через горы, и генерал, как последний дурак, торчал на башне, провожая их глазами, словно других дел не было. Жермон вызвал бы любого, кто заподозрил бы его в тоске по прошлому, но в Торке таких не находилось, а южнее Виборы генерал не бывал. Не хотел.
Настроение стремительно портилось, но выручил ветер, исхитрившийся сорвать с головы шляпу. Жермон ее подхватил и нахлобучил прямо на внушительный фамильный нос. Ветер в лицо граф любил. Как и войну, и давший ему приют север. Прошлое на то и прошлое, что его больше нет. Ариго тщательно подкрутил темные усы и уставился на громаду Айзмессер. Над иззубренными пиками вздымалась облачная стена, в розоватом утреннем сиянии казавшаяся еще одной горной грядой. Обычно в середине Осенних Ветров Торка тонет в снегах, но в этом году все встало на дыбы.
На дальнем берегу звонко ударил колокол, приветствуя холодное солнце. Еще один обычай, переживший века и дороги… Жермон отсалютовал друзьям шпагой, в ответ блеснул агмаренский клинок – Герхард Катершванц любил войну и горы не меньше Жермона Ариго.
Обмен утренними любезностями был окончен, и талигоец, поплотней запахнув волчий плащ, неторопливо спустился с башни. Неужели где-то стучат о землю созревшие каштаны, а крестьяне ходят босиком? Или он путает и в Ариго уже зарядили дожди? Сколько всего можно забыть, особенно если стараться.
Замок суетился, предвкушая очередной день, наполненный учениями и хозяйственными хлопотами. Солдаты носили воду, рубили дрова, хрипло и весело переговаривались. У кухонь повар с помощниками разделывали кабанью тушу, рядом умильно крутили хвостами шестеро крепостных псов во главе с вконец обнаглевшим рыжим Манриком. Все шло, как положено, можно было спать хоть до полудня, но командующему горными гарнизонами нравилось вставать затемно, здороваться с соседями, а затем переходить со двора во двор, вдыхая запах дыма и горячего хлеба. Это была его жизнь, его горы и его войны, без которых генерал себя не мыслил.
Скажи кто Жермону, что его преданность Торке рождена обидой на Ариго, он бы пожал плечами, но в глубине души граф знал, что это именно так. Он был не первым и не последним, кого спасла служба, зачеркнувшая прошлое и отучившая загадывать дальше следующей кампании. Теперь будущее тонуло в пороховом дыму. Смерть Сильвестра расшевелила и дриксов, и гаунау. Лазутчики сообщали о вражеских передвижениях за Айзмессер, а маршал Запада фок Варзов уведомлял генерала от инфантерии Ариго об очередном военном союзе Эйнрехта с Липпе и предполагаемом выдвижении объединенной армии к границам Талига.
«Объединенная армия», по прикидкам Жермона, насчитывала тысяч полтораста. Правда, на стороне обороняющихся были Торка и зима. Ариго не отказался бы встретить «гусей» [65] на вверенных ему перевалах, но те, увы, не собирались пробивать скалы лбом. Дриксенские военачальники были осторожны, неглупы и начитанны, а признанные стратеги в один голос твердили, что большим армиям в горах удачи не видать. Алва тоже так решил и взял в Сагранну шесть с половиной тысяч. Этого хватило.
Конечно, Агмарен не Барсовы Врата, а бергеры и талигойцы не кагеты, но посты придется выставлять на каждой тропе, какой бы непроходимой та ни казалась. Есть люди, которым крутизна нипочем, Жермон и сам был из таких, хотя до двадцати ничего выше Грозовых холмов не видел. Он много чего не видел и еще меньше понимал, это потом все встало на свои места.
Генерал привычным жестом поправил шляпу и ухватил за рукав высунувшегося из норки теньента-эконома. Франц вырос на кухне герцогов Ноймаринен, но возжелал воинской славы и отпросился в Торку, к вящей радости тамошних обитателей. Теперь бравый ноймар соперничал с поваром соседей-бергеров и ради победы был готов на любые жертвы.
– Что на кухне? – полюбопытствовал Ариго, с наслаждением пробуя только что испеченный хлеб. – И как Хайнрих?
Хайнрихом солдаты прозвали разожравшегося по осени медведя, сдуру подвернувшегося генералу Ариго. Зверь сполна расплатился за свою глупость, Жермон сорвал дурное настроение, а его офицеры получили отменное мясо. Разумеется, добычу решили съесть вместе с соседями.
– Мой генерал, Хайнрих маринуется, ему нужно еще не менее трех дней. – Глаза повара затуманились недостижимой мечтой. – Эх, мускатного ореха б!
– Хватит с тебя и перца с
