— Но, насколько мне известно, в Аквилонии запрещены поединки во время войны, — заметил барон.
— Да, — кивнул Дагеклан, — и король Конан был особо строг к ослушникам. Однако дело было исключительным, и герцог Норкантон дал позволение провести бой.
Рабрагор, явившись на поединок, уже не был так высокомерен. Он даже искал примирения, обещая отпустить брата без всякого выкупа, но и без извинений. Меня это, конечно, не устроило, и мы сошлись.
При первых же ударах меч графа отлетел и упал далеко в стороне. Тогда я соскочил с лошади и выбросил его оружие за барьер. Граф, видя, что я спешился, хотел было воспользоваться своим преимуществом, но я вовремя это заметил и ударом щита опрокинул его лошадь. Теперь мы были равны. Я отбросил свой меч, и мы стали биться на кинжалах. Рабрагор был на голову выше и шире в плечах, но опыта ему явно недоставало. Наконец мне удалось повалить графа и обезоружить его…
— И он запросил пощады? — воскликнул виконт.
— Надо отдать ему должное — нет. Пощадить Рабрагора просил герцог, он не хотел, чтобы слух о смертоубийстве в войске, стоявшем в одном переходе от неприятеля, достиг ушей короля. Норкантон получил, что хотел, и с позором выгнал Рабрагора из войска. В тот же день герцог отправил отряд в замок графа, и мой брат обрел свободу.
Дагеклан умолк и отпил вина. Вино у барона было неплохим, но на вкус рыцаря слишком крепким.
— Вы сказали, что дважды подарили жизнь этому человеку, — нарушил молчание Алджерон. — Значит, вам пришлось сражаться с графом еще раз?
Рыцарь кивнул.
— Это случилось через пять лет после нашей первой схватки. Рабрагор служил тогда у зингарцев, под стягами тысячника Гаскатена. Как всем известно, король Конан подчинил Зингару и присоединил ее к своей Империи, но гордые южане никак не хотели смириться со своим унижением и часто поднимали восстания. Поднял мятеж и Гаскатен. Я тогда находился в своем родовом замке, так как отец мой умер незадолго до этого. И вот, в один прекрасный день, в замок были доставлены несколько знатных пленников: трое зингарцев и один аквилонец. Каково же было мое удивление, когда я признал в последнем графа Рабрагора! Граф выглядел весьма жалко и оправдывался тем, что присягнул тысячнику в то время, когда тот был еще союзником Конана, а впоследствии не мог нарушить клятву.
Признаюсь, я принял его слова за чистую монету и даже проникся к нему уважением, ибо клятва сюзерену действительно должна быть свята для настоящего рыцаря. Взяв с пленников слово не пытаться бежать, я позволил им беспрепятственно разгуливать по замку. Однако Рабрагор употребил во зло данную свободу: подкупив одного из воинов, он бежал в город Андрию, занятый зингарскими войсками.
Зингарцы, надо отдать им должное, в большинстве своем — люди чести. Зная обычай обязывать высокородных пленников словом, они приступили к Рабрагору с расспросами, интересуясь, что заставило того бежать, не дожидаясь выкупа. И граф, дабы обелить себя в их глазах, стал жаловаться на дурное с ним обращение и заврался до того, что стал описывать пытки, которым якобы подвергался. Эти россказни порочили мою честь, и я отправился к тысячнику Гаскатену, дабы покарать лгуна…
— К тысячнику Гаскатену?! — вскричал барон, не в силах поверить свои ушам. — В стан неприятеля?
— Формально зингарец не был моим врагом, — объяснил рыцарь, — ибо я в то время не состоял на службе в королевских войсках, хотя и понимал, что рискую дважды: зингарцы были преисполнены ненависти ко всем аквилонцам, а король Конан мог легко счесть меня предателем, ибо он, при всем моем уважении, во многом оставался варваром, плохо понимавшим рыцарские правила.
К счастью, в то время было объявлено перемирие, а король находился далеко, где-то в Гандерланде, заручаясь поддержкой тамошней знати.
Итак, я прибыл в Андрию, небольшой городок на границе Зингары и Аквилонии. Когда мой отряд приблизился к стану зингарцев, они принялись трубить во все трубы, которые только были в лагере. Я послал оруженосца сказать, что мы прибыли с миром. Нас провели к тысячнику, и я изложил суть дела.
«Что ж, — молвил Гаскатен, — ваше право, месьор, вызвать на поединок того, кто вас, как вы утверждаете, оболгал. Только вы опоздали. Не далее как сегодня утром у меня был граф Рабрагор, испрашивая дозволения вызвать вас на бой. Он уже отправил письмо с нарочным, но вы, видимо, разминулись».
Я был удивлен и обрадован, подумав, что граф все же не лишен остатков чести. Впоследствии мне стало известно, что Рабрагор прознал о моем намерении через того же воина, которого подкупил, и затеял историю с вызовом, чтобы получить право выбрать оружие и род поединка. Он уже уступил однажды в конном бою и теперь предпочел драться пешим и в полном вооружении.
Это было весьма мудро с его стороны, так как Рабрагор, как я уже говорил, был выше и крупнее меня. Он полагался на свою выносливость, но не учел того обстоятельства, что за моими плечами поединков гораздо больше, а противники мне попадались всякие.
Когда мы начали драться, граф принялся крутить мечом над головой, подбрасывать щит и выделывать другие недостойные войны фокусы. Зингарцы подбадривали его громкими криками. Я же быстро понял, что единственное достоинство этого бойца — недюжинная сила и, воспользовавшись своим опытом, смог нырнуть под руку противника и нанести ему удар в горло. Граф зашатался, но устоял и снова замахнулся двуручным мечом. Не дожидаясь, пока он обрушит клинок на мою голову, я ударил еще дважды и отскочил. Латный нагрудник Рабрагора раскололся, на кольчуге выступила кровь.
В толпе зингарцев послышались угрожающие крики, но мне было все равно, я уже знал, что одолел противника во второй раз. Рабрагор еще метался по площадке, вовсю размахивая огромным мечом, но постепенно слабел от потери крови. Потом он пошел на меня, как бык на стену, и на сей раз я не стал уклоняться. Отбив выпад, отбросил щит и меч и, обхватив его за пояс, повалил на землю.
Когда Рабрагор увидел в щелях своего забрала кинжальное лезвие, он взвыл, как раненый зверь, и разразился страшными ругательствами.
«Признай, что ты уступаешь мне во всем, — сказал я, — и получишь жизнь».
«Никогда!» — прохрипел граф.
Я напомнил ему, что мы бились дважды, конные и пешие, и оба раза он уступил, но Рабрагор только сипел и плевался, изрыгая проклятия, недостойные рыцаря.
«Сумей я сразиться с тобой в третий раз, обязательно победил бы», — сказал он, наконец, думая, что это его последние слова. Даже перед лицом смерти его не оставляло тщеславие.
«Хорошо, — сказал я тогда, — предоставлю тебе такую возможность».
