— Интересный срез, — сказала Аннушка задумчиво, — но зачем он Малки?
— Лошади, — пояснила Донка, — тут все помешаны на лошадях. У Малкицадака племзавод скаковых рысаков. Был, наверное. А может, и сейчас есть, управляющие-то остались. Не знаю, как поделили наследство старого баро, знал ли кто-нибудь про эту его собственность.
— Лошадей, вроде бы, нельзя перемещать по Дороге?
— Да, это извечная цыганская боль. Лошади не выносят переходов, бесятся. А табор без лошадей — не табор. Так что Малки оттягивался тут — беговой ипподром, скачки, ставки, выставки… Настоящий цыган, не то что нынешние. Гордился чемпионскими коняшками, здешний дом был весь уставлен кубками. За это его привечал правящий дом, он чуть ли не крестник принцессы. Давно тут не была, девчушка, поди, уже королева.
— Чисто для души, не бизнес? — уточнила Аннушка.
— Почём мне знать? — пожала плечами Донка. — Я просто глойти. Приводила караван и шла в кабак. Кабаки тут были — заглядение, любой мужчинка был готов купить выпивку Доночке. Наверное, Малки чем-то и торговал, иначе это был бы не он. Но чем именно, мне было плевать.
Машину бодрой рысью догнал конный полицейский — статный усач в красивой форме. Поравнявшись, постучал в боковое стекло кончиком стека. Аннушка приоткрыла его, не останавливаясь.
— Мадам! — заявил представитель правопорядка. — Ваш экипаж нарушает правила!
— Какие именно? — поинтересовалась она.
— Этот променад закрыт для проезда транспорта на механической тяге. Вы, видимо, свернули не туда. Если вас не затруднит, впредь будьте внимательнее, пожалуйста!
— Благодарю, я приму во внимание, — кивнула Аннушка.
— Хорошего дня! — усач почтительно откозырял и оставил нас в покое.
— Надо же, какие страсти, — фыркнула девушка, поднимая стекло. — Куда дальше, Донка?
— На следующем перекрёстке направо. Мы хорошо срезали угол, Мирон будет в паре-тройке переходов.
— Этот мудак точно никуда не свернёт?
— Его глойти — удолбанная гранжем малолетка, знает только то, что я ей показала, тропить целину не умеет. Она просто не может уйти с маршрута, у неё голова лопнет.
Мы свернули с проспекта в боковую улицу, машина ускорилась, мир моргнул, за окнами сгустился туман. Мы на Дороге.
— Откуда взялся этот гранж? — спросила Аннушка. — Никогда о нём не слышала.
— Не знаю, — ответила старуха, — лет пять назад пошли слухи. Зоры у всех кончились, новых было не достать, глойти сжигали себя и всё равно не могли тащить караваны, как раньше. Малки, пока был жив, пытался заставить нас работать «упряжкой» по несколько глойти на один караван, как лошадей в телегу запрягают, но нифига не вышло, конечно. Как говорят среди наших: «У каждого глойти своя Дорога». Караваны уносило чёрт знает куда, несколько так и пропали с концами. Так что больше к этой идее не возвращались. Тогда-то и пошли шепотки, что, мол, где-то кто-то придумал такое ширево, что от него самый дохлый глойти становится сильнее, а кто и раньше был сильный — тот вообще сразу бог.
— И ты ни разу не попробовала?
— Ну да, Доночка же дурочка, Доночка же вмазывается чем попало… — обиженно сказала бабка.
— Прости, — отмахнулась Аннушка, — просто спросила.
— Нет, никогда. Мне сразу не понравилась эта идея. Я бухаю и курю не для того, чтобы видеть больше, а для того, чтобы видеть меньше. Все сильные глойти на веществах именно поэтому — если смотреть на изнанку Мироздания трезвыми глазками, то глазки скоро потекут кровушкой, а крышечка уедет далеко и навсегда. Мы глушим себя, а не стимулируем. Думаю, если меня вмазать гранжем, то сразу порвёт на кучу маленьких Доночек, которые разбегутся по всему Мультиверсуму, как тараканчики из моей головёшечки.
— То есть гранж для слабаков?
— Говорят, им даже делают глойти из неглойти.
— А из чего делают сам гранж? Этого не говорят?
— Не, — замотала седыми косичками старуха, — про гранж вообще говорят шёпотом. Сворачивай, пора.
Машина уже привычно подпрыгнула, переходя с Дороги в очередной срез, — как будто порожек переезжает каждый раз. Я прикрыл глаза, ожидая вспышки солнца, но за окнами наоборот темнота. Аннушка сбросила скорость и включила фары.
— А, вот мы где, — сказала она чуть позже, — не сообразила сразу.
— Знаешь этот срез?
— Да, доводилось проезжать. Давно, правда. Тут ещё кто-то остался? Мне всегда было любопытно, чем кончится их странный коллапс.
— В прошлый раз магазинчик работал. Хочешь заехать, попить кофе?
— А не отстанем от Мирона?
— Не, караван всяко медленнее, чем мы.
— Тогда давай заскочим на минутку.
В свете фар разматывается на удивление приличное широкое шоссе, слегка подзапущеное, но не заброшка. Кто-то тут ездит. Отбойники и разметку не помешало бы освежить, фонари не горят, движения не наблюдается, но если бы трассу совсем не обслуживали, то на ней бы уже почва завязалась. Это в постапных мирах быстро происходит: ветер наносит листья, песок, пыль; десять лет — и уже первая травка, через двадцать — кустики, а через сто, наверное, и следов не найдёшь.
— Тебе будет интересно, солдат, — внезапно вспомнила про меня Аннушка. — Здесь однажды, давно, провели один смелый эксперимент.
Надо же, а я думал так, багажом еду.
— В этом срезе шарахнул коллапс, и быть бы ему пусту — аборигены накопили до чёрта оружия, и ручки у них так и чесались. Но вышла редкая оказия. За миром, в рамках научного исследования, приглядывала Конгрегация. Тогда у Школы появились компьютеры, и все на них на какое-то время помешались — пытались обсчитывать, выводить закономерности, искали маркёры предколлапсных состояний и всё такое. Следили за несколькими срезами, где предполагали возможность коллапса, этот был один из них.
— И что с ним сделали? — спросил я.
— Коллапсным фактором тут была война.
— А что, бывает иначе? Мне казалось, что люди везде друг друга режут почём зря…
— Чаще всего, — согласилась Аннушка, — но есть и исключения. Из-за них не удаётся всё свести к антропогенному фактору. Есть альтернативная теория: что война не причина, а следствие, то есть коллапс через неё реализуется, а не она приводит к коллапсу.
— Что пнём по лбу, что лбом об пень, — прокомментировал я.
— Может, и так, но есть нюансы. Ладно, речь не об
