— Слугам Повелительницы вход в долину разрешается.
Махбарас услышал шорох легких шагов, быстро растаявший в скрипе и скрежете двигающихся камней. Иногда ему казалось, что именно так должно урчать в животе у горных великанов. Потом все стихло. В расщелине засверкали факелы.
Навстречу отряду вышли две женщины, одна высокая и темная, другая маленького роста и белокурая. На них были надеты посеребренные шлемы, украшенные с обеих сторон золотистым рисунком, изображавшим хвост скорпиона, коричневые кожаные корсеты, со стальными пластинами, широкие штаны в туранском стиле из тяжелого шелка такого темно-зеленого цвета, что казались почти черными. Сапоги воительниц капитан рассмотреть не успел.
У каждой женщины были меч и кинжал, туранский изогнутый лук и дюжина отлично выделанных стрел. Но, несмотря на шлемы и одежду, их лица и тела были открыты любопытным взорам. Уверенная грация в движениях и неподвижный взгляд говорили о том, что только дурак мог бы тут на что-то надеяться и только дурак не понял бы, что эти женщины хорошо владеют своим оружием.
Народы севера рассказывали истории о девах-воительницах, дочерях богов, которые бродили по земле в поисках душ мертвых воинов. По крайней мере, так слышал капитан. Впервые услышав эти истории, он подумал, что эти рассказы — фантазии варваров, однако сейчас не был уверен в этом. Все девы, служившие Повелительнице, выглядели так, словно могли заглянуть в душу мужчине, вынеся ему приговор, и победить его в поединке.
Их взгляд был столь же красноречив, как оружие и доспехи, и говорил о том, что этих дев лучше не трогать. Это и то, что Повелительница раздражительна, словно ребенок, надежно защищали невинность дев.
— Среди пленных есть дети? — спросила у капитана дева с темными волосами.
— Нет.
— Хорошо. Туману в пищу нужны сильные души.
— Того, чей дух оказался чересчур сильным, мы прикончили сами. Мы не могли заставить его принять зелье… Преследователи в этот раз подобрались к нам ближе, чем обычно.
Почему он — опытный воин — распинался перед сумасшедшей девкой, которая служила еще более сумасшедшей колдунье? Возможно, дело в том, что Махбарас видел ее среди стражей чаще остальных, и она казалась ему менее угрюмой, чем большинство. А ее белокурая спутница… наверное, рука мужчины обратится в лед, когда он к ней притронется, конечно, если у него хватит мужества к ней подойти.
— Не слишком здорово…
— Не я решаю, приносить или нет в жертву слуг Повелительницы.
— Вот это умное замечание.
Они продолжали говорить, в то время как воины Махбараса проходили мимо них. Некоторые из пленных пришли в себя, открыли глаза и теперь с удивлением оглядывались, но острие меча, покалывавшего спину, усмирило зашевелившихся, было, пленных. Наконец хвост колонны исчез среди скал, и девы с Махбарасом остались одни на горном склоне.
— Надеюсь, с вами все в порядке? — спросила одна из красавиц. Не в первый раз она задавала вопрос о здоровье капитана, и звучало это вроде смертного приговора.
— У меня все в порядке. Я могу войти, — произнес Махбарас в ответ ритуальную фразу.
«Вот чего я не сделал бы, если бы не знал, что колдунья нуждается в моих людях больше, чем они в ней».
Пустыня эта была расположена к северу от Замбулы, к югу от Хаурана, к западу от могущественного королевства Туран, ныне набирающего силу под плетью самоуверенного короля Ездигерда. И пустыня эта никому не принадлежала.
Бесплодная земля считалась ничейной. Даже названий у нее было несколько. По этим землям бродили кочевники различных племен, редко живущие в мире друг с другом. Каждое племя давало свои имена тропам, ложбинкам, оазисам заброшенных земель.
Выцветшее небо и сверкающее солнце обесцветили эту землю. Песок тут был бледно-охровым и темно-коричневым, скалы казались выбеленными, словно кости, и даже редкие растения выглядели бледными и пыльными.
К оазису, лежавшему на севере, у самого горизонта, Протянулась пыльная тропа. Вокруг него, ясно различимое, расползлось пятно яркой зелени. И то и другое говорило о том, что оазис находится на караванной тропе и земли его возделываются.
А человек, оказавшийся в добром дне пути от оазиса, на удачно расположенном бархане разглядел бы и другое облако пыли, поднимающееся к небу. Чуть выждав, он смог бы различить у подножия облака с полсотни темных теней — всадников, скачущих к оазису.
Оставаясь вне досягаемости полета стрелы, наблюдатель мог бы принять этих всадников за банду воинов-кочевников. Их одежда напоминала одеяния кочевников, хотя так одевался любой, у кого хватало отваги пересечь горячую, как кузница, пустыню — свободные, развевающиеся одеяния закрывали всадника с головы до ног. Все воины были хорошо вооружены, в основном длинными кривыми мечами и луками.
Но, взглянув на отряд поближе, человек, знающий племена Востока, засомневался бы в том, что это настоящие жители пустыни. Он увидел бы, что рукояти мечей у некоторых из них серебряные, заметил бы татуировки на бронзовых скулах и тонкое различие в выделке кожи седел и упряжи. Однако же большая часть всадников могла въехать в лагерь кочевников, не привлекая к себе особого внимания.
Все, кроме одного, — предводителя. Немногие видели человека столь огромного, которому нужна была лошадь больше, чем любому другому кочевнику. Его голубые, как лед, глаза впервые открылись не под жарким солнцем этой пустыни, а клинок, висевший на бедре гиганта, был таким же прямым, как могучая спина его Хозяина.
Конан из Киммерии ехал в Коф с пятьюдесятью афгулами, поклявшимися в целости и безопасности доставить туда своего предводителя. Возможно, они надеялись поживиться на войне, идущей в Кофе.
Наблюдатель, оставаясь на месте, на том же бархане, мог бы еще долго следить за всадниками, пока Конан и его спутники не исчезли бы из виду. Но, если бы он и после этого остался на месте, то вскоре увидел бы на горизонте новое пыльное облако, двигающееся следом за Конаном и его бандой.
Киммериец и его афгулы были в пустыне не одни…
* * *
Конан ехал впереди остальных бандитов, поэтому не он первым заметил погоню. Эта сомнительная честь досталась всаднику по имени Фарад из рода Бабари. Пришпорив лошадь, афгул поравнялся с киммерийцем и закричал в ухо северянину:
— Нас преследуют. Их много больше, чем нас, судя по облаку пыли.
Конан повернулся и посмотрел на восток. У Фарада были зоркие глаза, да и на мнение его можно было положиться. За отрядом Конана гналось, по меньшей мере, сто всадников, хотя скорее всего их было около тысячи.
Но Конану и его спутникам гораздо важнее было бы узнать, кто их преследователи, если отбросить ту невероятную возможность, что это заблудившийся караван или замбулийцы. Вряд ли тех и других можно было встретить в этой части пустыни. Но ни кочевники, ни туранцы никогда не встретили бы Конана и его спутников как друзей. На некоторых диалектах кочевников пустыни слово «чужестранец» означало также и «враг». В любом племени кочевников тот, кто имел богатство, которое можно отобрать, и не имел родственников, чтобы отомстить за его смерть, становился законной добычей. Лошади и оружие банды Конана могли оказаться! достаточным поводом для нападения, если бы им встретился большой отряд местных жителей. А о том, что хранилось на груди Конана в маленьком мешочке, и говорить нечего.
