class="p1">Сэки Осаму:
Сын скромного самурая?
И я — твой господин?
О нет, ты должно быть, шутишь!
Ты — владыка, отдающий приказы,
ты — повелитель всех нас, ничтожных!
Предупредить? Для тебя это мелко!
Доложить? Для тебя это низко!
Спросить разрешения? О чём это я?
Такая просьба тебе неизвестна!
Да будь я твой справедливый господин,
ты бы уже сводил счёты с жизнью!
Рэйден:
Падаю ниц, молю о прощении.
Сэки Осаму:
Скажи мне, о дерзкий самурай!
Скажи, пока тебе не вырвали язык!
С чего это началось?
Что вонзилось занозой в твоё седалище?
Рэйден:
Имя, господин, имя и одежда.
Они приходят рука об руку:
имя надевает одежду,
одежда облекает имя.
Сэки Осаму (изумлён):
(расхаживает по сцене, топает ногой)
Неслыханная дерзость!
Немыслимая глупость!
Рэйден:
Самурай, доложивший о фуккацу,
назвал мне имя своего убийцы.
О, он помнил его: Кояма Мичайо,
гневный душитель, пьяный ревнивец!
Сэки Осаму:
Кояма Мичайо? И что же с того?
Имя как имя,
хоть с начала, хоть с конца…
Рэйден:
Убийца Кояма Мичайо,
смотритель за разгрузкой риса,
сошедший в ад из-за вспышки ревности,
отдавший своё тело в угоду гневу и похоти,
и насильник Кояма Имори,
смотритель княжеского зонтика,
обвинённый банщицей-самоубийцей —
родные братья, господин.
Старший Мичайо изгнал младшего Имори,
из родного дома изгнал,
велел на порог не пускать,
гнать палками прочь, плевать в спину!
Нет насильнику места, сказал он,
ни в стенах, ни под крышей!
Так сказал он
и вскорости, год спустя,
стал убийцей, адским обитателем,
отдав убитому своё тело.
Сэки Осаму (заинтересованно):
(взмахивает веером)
Но зачем же банщице мстить старшему,
зачем делать убийцей, адским обитателем,
зачем отнимать его тело, дарить другому,
если старший брат вступился за женщину,
одарил её дух сладкой местью,
изгнал насильника прочь?!
Рэйден:
О, мудрость господина!
О, прозорливость!
Вот и я подумал: зачем?
Верен вывод господина: совершенно незачем!
Сэки Осаму:
Гнусный льстец!
Ядовитый мёд течёт с твоего языка,
затекает мне за воротник,
сквозь поры кожи проникает в сердце!
Итак, имя, но где же одежда?
Сцена 2
Хор:
Мы — духи воспоминаний,
мы — память юного самурая.
(декламируют, подражая голосу Одзаки Хэруо)
Я Одзаки Хэруо, недостойный самурай,
чиновник по набору строителей.
Явившись с заявлением о фуккацу,
я признался, что помню одежду красавицы.
Верхнее кимоно, сказал я,
блеск перламутра, сказал я,
шёлковое, дорогое, на вате,
с узором из листьев и цветов.
(вразнобой, под грохот барабанов)
Листья и цветы, поняли мы,
запомнили мы.
Архивариус Фудо:
Хор (голосами Одзаки Хэруо):
Второе кимоно, сказал я,
белее снега, сказал я,
нижнее кимоно алей горячей крови.
Тёмный пояс с золотым шитьём:
о, листья клёна!
Блестящие листья клёна!
Секретарь Окада:
Превосходный выбор!
И это носила простая банщица?
Рэйден:
Изысканный вкус?
Превосходный выбор?
У банщицы, бабочки «мыльной страны»?!
Я мучился этим, задавал себе вопрос:
да неужто у мёртвых вкус лучше, чем у живых?
Устав от терзаний, пришёл я в театр…
Сэки Осаму:
Неслыханная дерзость!
Немыслимая глупость!
Находясь на службе, шастать по театрам?
(расхаживает по сцене, топает ногой)
Скажи мне, о дерзкий самурай!
Скажи, пока тебе не вырвали язык!
Какой злой дух понёс тебя туда?
Хор:
Мы — духи воспоминаний,
мы — память юного самурая.
(декламируют, подражая голосу актёра Кохэку)
Я актёр Кохэку, бездарный лицедей,
я оннагата, исполнитель женских ролей,
любовник Коямы Имори.
Играя служанку Коман
в «Ночной песне погонщика Ёсаку из Тамба»
за авторством Тикамацу Мондзаэмона…
О, Тикамацу Мондзаэмон!
О, великий Тикамацу…
Сэки Осаму:
Хватит! Молчи, глупец!
Ещё раз помянешь своего Тикамацу,
и я велю вырвать тебе язык,
велю всем вам вырвать языки,
будь вы хоть трижды духи воспоминаний,
память юного самурая!
Хор:
(голосами актёра Кохэку)
Играя роль служанки Коман,
в пьесе за авторством того, кого поминать нельзя,
если не
