Как только внешние гермодвери пришли в движение, толпа обезумевших от ужаса людей взвыла, словно единый организм. Старшеклассники, которые еще недавно кривили губы и бравировали показным цинизмом, внезапно заревели навзрыд. Дети помладше пронзительно заверещали от холодящего внутренности страха. Не заботясь ни о ком, кроме себя, взрослые стадом перепуганных насмерть овец ринулись к быстро сужающемуся проходу в бомбоубежище, пуская в ход локти, кулаки и даже зубы. Из толпы послышались жуткие крики сбитых с ног и обреченных на мучительную смерть людей.
Приступ внезапной паники открыл счет многочисленным жертвам Атаки. Инстинкт самосохранения и животное желание выжить, даже за счет смерти других, резко ограничили число спасшихся в бомбоубежище. Две заплаканные женщины последними проскочили в узкую щель между массивными стальными пластинами за секунды до того, как те сомкнулись.
Огромные штурвалы на герметичных дверях пришли в движение. Кое-кто из спасшихся вцепился в крашенные битумным лаком железные кольца с тремя сходящимися к центральной втулке поперечинами. Тщетные надежды предотвратить полное закрытие дверей потерпели крах. Толстые стержни ригелей, словно гвозди в крышку гроба, с лязгом вошли в предназначенные для них пазы.
Снаружи по герметичным дверям забарабанили ногами и кулаками.
– Люди! Что вы стоите?! Помогите им! – срывающимся на хриплый фальцет пронзительным голосом крикнула женщина средних лет в белой блузке с порванным рукавом и сдвинутой набок черной юбке по колено. Каштановые волосы растрепались и торчали в стороны. Зеленые глаза сверкали лихорадочным огнем, на щеках горела россыпь пунцовых пятен. Каблук одной из лакированных туфель-лодочек отвалился. Прихрамывая, женщина подошла к черной коробке на стене справа от закрытых дверей и с силой ударила основанием ладони по красному грибку кнопки. Ничего не произошло, двери так и остались закрытыми.
Четверо мужчин попытались оторвать от стены толстый кабель в бронированной оплетке, рассчитывая обесточить механизм запирания и открыть двери вручную. Их потуги тоже не увенчались успехом: длинные анкерные болты надежно удерживали крепления кабеля на месте.
В этот миг убежище содрогнулось от мощного толчка. С потолка и стен коридора посыпались куски штукатурки. Закачались плафоны, заморгали горящие в них лампочки. С криками и испуганными возгласами люди отхлынули от запертых дверей и побежали вглубь защитного сооружения.
Те самые четверо мужчин, что совсем недавно пытались оторвать кабель, сохранили самообладание. Неоднократные учения не прошли даром. Они добежали до конца длинного шлюза, навалились на тяжелые створки вторых дверей, закрыли их и провернули штурвалы. Теперь объект был надежно изолирован от царящего на поверхности хаоса.
Подземные толчки трижды сотрясали убежище, вызывая потоки истерических слез у женщин и детей и приступы злобного мата и проклятий на голову устроившим Армагеддон недоумкам у мужчин.
Киров избежал прямой бомбардировки. Целью ядерных боеголовок оказалась дислоцированная под Юрьей часть РВСН. Сами «Тополя» в момент Атаки находились на специально оборудованных в лесах позициях, но даже многокилометровое удаление от эпицентра взрывов не уберегло от печальных последствий.
Город накрыло радиоактивным облаком. Большинство из тех, кто не успел укрыться в убежищах, погибли от лучевой болезни, но были и те, кто сумел выжить в нечеловеческих условиях. С ними пришлось столкнуться обитателям заводских бомбоубежищ, когда спустя долгие годы настало время выходить на поверхность, промышлять сталкерством и даже создавать кустарные производства патронов и оружия на мощностях частично разрушенных предприятий.
Глава 9
Трудности жизни
Судьба заставила людей завязать новые отношения. Тяжело выживать поодиночке, долгими ночами горюя о потерянных навсегда родственниках. Гораздо легче разделить с кем-то горечь утраты. Многие сошлись как раз на этой почве, сочувствуя и помогая друг другу.
Видя, что люди начали разбиваться на пары, Зубр, как с чьей-то легкой руки стали звать Александра Семеновича, взял этот процесс под контроль, не желая допускать лишние склоки и ссоры. В общине и без того хватало проблем.
– Все должно быть по закону, – заявил он на одном из первых собраний, показывая заведенную для таких случаев специальную тетрадь. – Браки, разводы, если вдруг таковые будут, даты рождения детей – все должно быть записано здесь. Думаю, никому не хочется, чтобы у нас возникали конфликты из-за женщин или, не приведи господи, дамы рвали друг другу волосы из-за мужчин.
На общем голосовании предложение Зубра поддержали единогласно. Все понимали своевременность такого решения, ведь уже многие замечали, как те или иные мужчины порой косо посматривали друг на друга из-за приглянувшейся им женщины. Раз законно оформленного брака нет, значит, можно предпринимать попытки добиться цели, надеясь, что рано или поздно повезет. Конечно, запись в тетрадке не панацея, но ведь цивилизованное общество тем и отличается от толпы дикарей, что люди без всяких оговорок исполняют добровольно принятые ими же ограничения.
С тех пор так и повелось. Как только какой-нибудь паре хотелось узаконить отношения, Зубр ставился об этом в известность и назначался день свадьбы. В актовом зале убежища одна из женщин, что до комбината несколько лет проработала в городском загсе, проводила обряд бракосочетания по всем правилам: со свидетелями, вопросами к новобрачным, обменом кольцами (самодельными, правда, а не золотыми) и подписями в регистрационной тетради. А после того как кто-то из сталкеров притащил из настоящего загса компактный музыкальный центр и диск с записью марша Мендельсона, церемонии стали еще более торжественными и праздничными.
На одной из них в качестве непосредственного участника побывал и сам Зубр. Его первая жена и дочь погибли от лучевой болезни после Атаки. По крайней мере, у него были все основания так считать, ведь они не успели спрятаться в этом бомбоубежище, хотя оно располагалось в полутора километрах от его дома.
Долгих два года Зубр горевал об утрате, с тоской и любовью вспоминая по ночам дорогих ему людей. Но время шло, и сердце уже не так часто заходилось от щемящей боли. Он не имел привычки носить с собой фотографии любимых, и это отчасти помогло справиться с душевной болью. Ворох нескончаемых дел и забот о штатном функционировании убежища тоже способствовал затягиванию сердечных ран. Родные лица постепенно тускнели, как будто таяли в дымке тумана. Он все реже видел их во сне, и настал тот день, когда он подумал о жене с ребенком, но не почувствовал ничего, кроме легкой грусти.
Татьяну Зубр заприметил не сразу, зато она, по ее словам, влюбилась в него с первого взгляда. Потом, когда их судьбы сплелись, он неоднократно анализировал ситуацию и всякий раз приходил к одному и тому же выводу: чувства Татьяны к нему объяснялись не какой-то там подростковой влюбленностью, а работой сложного механизма психологической компенсации.
Первая жена Зубрина по специальности была клиническим психологом. По вечерам, когда их дочь засыпала у себя в комнате, после сладких минут близости иногда наступали мгновения откровенности, когда жена рассказывала о решаемых ею на работе проблемах. Сам-то Зубрин постоянно делился с Мариной успехами и неудачами трудовой деятельности. Она была в курсе дел супруга и его взаимоотношений с коллегами по работе и порой в шутку говорила, что он обязан платить ей за сеансы психотерапии.
Во время одного из таких откровений Марина поведала о новом пациенте, сохранив в тайне его возраст, имя и прочие персональные данные. Просто сказала, что к ней за помощью обратился человек, утративший в результате несчастного случая привычный образ жизни, дорогих ему людей и все то, что он любил и берег в своем сердце. Личная катастрофа заставила искать способы справиться с навалившимися трудностями, и он их нашел.
