бюргеров, живших неподалёку, умели владеть оружием, да и не у всех дома было оружие. Хотя один трактирщик бросился на бунтовщиков в ночной сорочке с железным вертелом. Горожан, бросившихся на защиту императора, я потом публично наградил дорогим оружием. Немного слукавил, сказав, что награждаю самых активных, хотя на самом деле наградил всех до единого. Рыцарей не награждали. Не помню даже, сказал ли я им спасибо. На войне за каждый «чих» не благодарят, а мы всё ещё были на войне.
– Я был ребёнком, когда подавили красный бунт, мечтательно вспомнил Робер. – Помню, как мы ликовали тогда, как любили своего императора.
– А теперь уже не любите?
– И теперь любим. Но уже не настолько взахлёб. Народная любовь – вещь очень нежная, каждое неосторожное прикосновение оставляет на ней глубокие рубцы.
– После подавления белого бунта я вообще не был уверен, что сохраню трон.
– Тогда никто ничего не понял. Как вообще могло до такого дойти? Как это началось?
– Это началось уже в день победы. Когда мои герои ворвались в Бибрик, они были немного разочарованы тем, что город не оказал им ни малейшего сопротивления. Они уже приготовились хорошенько наказать «драконью столицу», которая «жировала», пока они «в пустыне кровь проливали». Но ведь не станешь рубить мечами тех, кто выходит к тебе навстречу с хлебом-солью. Герои, скрепя сердце, вложили мечи в ножны и решили для начала хорошенько напиться, а этого права не мог за ними отрицать даже император. Ну и понеслось. Три дня Орден пьянствовал буйно и беспробудно. По пьянке разгромили чуть ли не все трактиры в городе. Белые гоняли трактирщиков, как рабов: «Для комиссаров небось пошустрее бегал». Любой косой взгляд на победителя тот с удовольствием расценивал, как оскорбление и лез в драку, и крушил всё вокруг себя. Белым не было дела до того, что здесь, в столице, люди натерпелись от драконов куда больше, чем они. В каждом они видели прислужника драконов, а уж если на кого-нибудь местные показывали пальцем – вот этот комиссарам сапоги лизал, то этого человека как минимум жестоко избивали. Тогда нашим героям было бесполезно объяснять, что многие оказались у белых только потому, что война застала их не в столице, а окажись они при драконах в Бибрике, так и сами, возможно, пошли бы к красным. Попробуйте отнять у человека славу великомученика, особенно, если великомученик пьян, как скотина.
Когда войско терпит поражение, это становится для него тяжелым испытанием, но ещё более тяжелым оказывается для него испытание победой. После нечеловеческого напряжения непрерывных боёв люди порой расслабляются до состояния полной слякоти, души распахиваются для высокомерия и для страшной уверенности в том, что победителям можно всё. Если бы наше войско было целиком солдатским, Бибрик разнесли бы по камушку, но к счастью основу нашего войска составляли рыцари, то есть люди знающие, что такое честь, благородство и великодушие. К сожалению, и часть рыцарей показала себя не по-рыцарски, но большинство белых плащей вели себя с достоинством, часто защищая горожан от жестоких и бессмысленных расправ. Отрывались в основном ополченцы и сержанты. И те, порою, получали в зубы рыцарским кулаком, если слишком уж распоясывались, но не всегда.
Всё-таки гражданская война – страшная вещь. Если бы мы взяли иностранный город, так все бы понимали, что здесь живут такие же люди, как они, только говорящие на другом языке. А вот победители в гражданской войне занимают город, наполненный изменниками, предателями, негодяями. Хотя в большинстве случаев это совсем не так, потому что жизнь сложнее, но война сильно упрощает понятия. Работал на драконов? Значит ты подлец.
Может быть Бибрику и полезно было, чтобы белые его слегка встряхнули и чтобы бюргеры почувствовали, что власть принадлежит победителям, от которых они теперь не могут ничего требовать, а могут только просить. Но через три дня мы со Стратоником решили прекратить эту вакханалию. Ордену и всем вооружённым подразделениям было приказано покинуть столицу, встав лагерем в пяти километрах от неё. Не все и не сразу приняли этот приказ всерьёз. Тогда было объявлено, что любой, кто не последует в загородный лагерь будет считаться дезертиром и по законам военного времени казнён. Нескольких сержантов, посылавших подальше всех подряд, командоры зарубили на месте, остальные поняли, что шутки кончились.
В загородном лагере Орден вскоре был разделён на корпуса, которые отбыли в свои провинции. Но проблемы, возникшие в день победы, только начались. Некоторое количество военных вышло в отставку, и поселились в столице, год за годом они никак не могли напраздноваться. Их буйство могло соперничать только с их высокомерием. В своё время они были далеко не самыми храбрыми бойцами и при ближайшем рассмотрении всегда оказывалось, что никаких особых заслуг за ними нет, но именно они-то теперь и изображали из себя беззаветных героев, которым можно всё.
Ветеранам никто не мог слова поперёк сказать, они могли избить любого человека посреди улицы, могли зайти в трактир и потребовать себе бесплатной выпивки, могли обложить данью торговца под угрозой разнести его лавку. Городская стража поневоле относилась снисходительно к проделкам «белых героев», потому что порою доставалось и страже. Если иной ветеран рычал на стражника: «Крыса тыловая! Морда красная! Расскажи-ка, чем ты занимался при драконах?», то стражнику чаще всего приходилось отпускать дебоширов и только что не извинятся перед ними. Столица выла от ветеранов, но всё ещё успокаивала себя словами: «Всё-таки они кровь за нас проливали».
После победы мы объявили амнистию всем, кто служил драконам, но не совершал на службе у них преступлений. Тех, кто издевался над мирным населением, участвовал в пытках и казнях, а после победы пытался прикинуться мирной овечкой, мы выявляли, судили и чаще всего отправляли на рудники на разные сроки. Казнили крайне редко, кровью все уже были сыты по горло. Но ветераны тиранили и третировали всех, кто при драконах работал, получал от них вознаграждения, и не пытался бунтовать, и уж тем более всех, кто носил красный плащ. Иной красный за всю войну меча не обнажил, таких мы простили, предложив интегрироваться в новую жизнь на равных правах со всеми, но ветераны страшно доставали бывших красных. «Не забудем, не простим».
Стратоник не раз собирал ветеранов и делал им грозные внушения, требуя прекратить бесчинства и оставить бывших красных в покое. Те молча слушали, кивали и при этом криво ухмылялись. И наглели всё больше и больше. Они уже привыкли к тому, что за побои, за погромы, за вымогательства с них никто строго не спрашивает, их максимум штрафовали, а они ещё потом и выколачивали из своих жертв сумму, необходимую
