коридору к моему кабинету. От него закладывало уши. Я представил, каково сейчас тому, кто сопровождает горластого мальца, и содрогнулся.
— Развратник! Развратник и убийца!
Ага, убийца. Стало понятно, зачем парня отправили ко мне. А то я уж невесть что подумал!
После истории с актёром Кохэку, когда я был вынужден притвориться его любовником для обуздания мстительного духа, мне для полного счастья только и не хватало, что обвинения в разврате, истинного или ложного. И без того архивариус Фудо при наших встречах в коридоре делал вид, что щиплет меня за задницу, и заливался тоненьким смешком, а секретарь Окада каждое утро интересовался, сладко ли я почивал, и корчил при этом уморительные рожи. Хорошо ещё господин Сэки не потакал насмешникам. Временами я ловил на себе его задумчивый взгляд и терзался догадками: это он собирается сделать мне выговор или мысли старшего дознавателя далеки от вопросов службы?
— Гнусный совратитель!
Дверная рама отъехала в сторону. В кабинет на коленях вполз толстенный монах в серой заношенной рясе, похожий на гигантского слизняка. По бритой макушке текли ручьи пота, проливаясь на тройной затылок. В кабинете было холодно, у меня зябли пальцы, но этот человек потел как в летний зной.
Монаха никто не сопровождал. Ну да, взрослый человек, грамотный, с соображением. Сам дойдёт, куда послали.
— Фуккацу! — завизжал мальчишка. — Докладываю!
С ужасом я понял, что пронзительный детский голосок принадлежит монаху. Да, архивариус Фудо, человек богатырского сложения, свистел флейтой из-за повреждённого горла, но тут повреждениями и не пахло. Просто жирный инок говорил, как дитя; орал как дитя, вопил как дитя…
Ничего себе просто!
— Я вас слушаю, — прохрипел я, тщетно пытаясь вернуть самообладание. — С вами случилось фуккацу?
Вопрос, достойный безмозглого идиота. Посетитель только что заявил о смерти и воскрешении, что тут переспрашивать? Надеюсь, теперь ясно, насколько я был потрясён.
— Он меня убил!
— Кто?
— Он!
Монах ударил себя кулаком в грудь. Загудело как в бочке.
— Этот! Совратитель!
— А вы сами кто? Я имею в виду, до фуккацу?
— Иоши! Иоши из Грязного переулка!
— Сколько вам лет?
— Двенадцать!
— Ваши родители?
— Нацуми! Пьянчужка Нацуми, её все знают! Отца не помню…
Ситуация начала проясняться.
— Так ты говоришь, этот, — я указал на монаха, — тебя убил? Каким образом?
— Заманил к себе, — монах всхлипнул. Из носа у него потекло. — Сладостями угощал. Потом схватил, навалился. Я хотел дать дёру, так поди из-под него вырвись… Он мне шею сломал!
Мерзавец, подумал я, имея в виду монаха. Похотливый козёл. Совсем обезумел, животное! Мало того, что прикончил бедолагу, так ещё и наградил таким отвратительным телом. Я и раньше знал, что в моём кабинете тесно. Но лишь сейчас выяснил, до какой степени тесно.
От посетителя разило кислым пóтом. Ах, если бы я мог не дышать!
— Мать в состоянии подтвердить, что ты — это ты?
— Что?
— Мать в состоянии опознать…
— Узнает меня, что ли? Ну, если не очень пьяная.
— Если она спросит что-то, что может знать только её сын, ты ответишь?
— Конечно!
— Уверен?
— Про себя-то? Про себя каждый дурак всё знает!
— А соседи?
— Что соседи?
— Они тебя признают? По ответам?
— Должны…
Показалось мне, или мальчишка слегка замялся, прежде чем ответить? Должно быть, у соседей осталась о нём дурная память, вот и боится выволочки. Ладно, мне без разницы, как он там бедокурил у соседей. Натворил дел? Значит, точно опознают. Вот матери-то радость: гора жира да бритая башка вместо двенадцатилетнего сорванца!
А ведь мне, пожалуй, придётся в грамоте о перерождении записать его монахом. Или нет, сперва надо доложить в обитель, где этот монах числится. Если обитель согласится принять его обратно, как члена общины, будет и дальше монах. Согласия мальчишки не требуется, кто его спрашивать станет, огольца? А если обитель откажется от паршивой собаки, быть ему до конца дней Иоши, сыном Нацуми…
Что ты в городе делал, блудливый святоша? Подаяния просил?
Выпросил на свою голову.
— Жди меня снаружи. Пойдём в твой Грязный переулок, опросим свидетелей.
— Ага, — всхлипнул монах. — Я буду ждать…
Всё так же, на коленях, он выполз в коридор. Задвинул за собой дверную раму. Я помахал ладонью перед лицом, разгоняя воздух. Не помогло: запах посетителя держался крепко. Если бы я его не выгнал, наверное, упал бы в обморок. Может, ещё упаду, если немедленно не выйду на свежий воздух.
— Спасите! — громыхнуло в коридоре.
Кричали басом. Этот бас был мне незнаком.
— На помощь! Он хочет украсть меня!
Сумасшедший, подумал я. Тайком проник в управу, блажит. Как такого пропустила стража? Надо идти прогонять. Если один не справлюсь, буду кричать, пусть помогают.
— Спасите!
Едва не выскочив из пазов, дверь отлетела в сторону.
— Иоши? Что тебе надо?! Я же велел…
— На помощь!
Монах орал густым нутряным басом:
— Он меня крадёт! Не слушайте его! Он лжец!
И мальчишеским визгом:
— Совратитель! Не слушайте его! Он убил меня…
Глаза мои полезли на лоб.
3
«Имя нам совсем не повредило бы…»
После того, как осенью мне пришлось укрощать мстительного онрё, и по сей день, когда зима уже близилась к завершению, я сидел практически без работы. Два фуккацу, кому сказать! Два жалких фуккацу, и те, если честно, не в счёт. Оба они не требовали каких-то особых действий или умственных усилий; оба были связаны с нерадивыми матерями. Одна, что называется, приспала ребёночка, навалившись во сне на трёхмесячную дочку и задушив её своим телом. Утром муж обнаружил труп дочери — и жену в мокрой постели. Женщина ревела в голос, требуя материнского молока. Во втором случае перерождения мамаша обварила двухлетнего сына кипятком, грея во дворе воду для купания.
Признаюсь, с такими делами я столкнулся впервые — и ждал, что мужья откажутся от жён, вернув их в семьи родителей. Кому нужна жена-дитя, требующая долгого и тщательного ухода, воспитания, обучения? Ни по дому, ни по хозяйству; ни еды сготовить, ни одежду заштопать… Как ни странно, я со своим скоропалительным выводом ошибся — вероятно, по недостатку жизненного опыта. Мужья в один голос заявили, что жёны их остаются жёнами, как и раньше. Никто ни от кого не отказывается, а трудности мужей не смущают.
После оформления грамот о перерождении я долгое время размышлял, как бы поступил я сам в подобном случае. Ни до чего не додумался и решил, что трачу время зря.
Приход двухголосого монаха был воспринят мной со страхом, но и с радостью. Я справедливо опасался, что следствие окажется непростым. Радовался я тому же самому, утомившись служебной рутиной.
