побоялся, что Рашми перестанет с ним дружить. Но что бы он не натворил, какую бы подлость не совершил, она бы его ни за что не бросила.
Сиб рос, как и всякий бенгардиец, не по дням, а по часам. Ночь от ночи Ананд выбирался покормить детёныша и возвращался лишь поутру. Иногда – а ведь ещё приходилось успевать учиться в школе – его подменяла Рашми. Свои ночные вылазки он объяснял отцу тем, что ему нужно было готовиться к урокам астрономии.
В одну из ночей Ананд, как обычно, пришёл к кусту шиповника и увидел, как на ветвях качается исколотая шипами прозрачная кожа, напоминающая высосанную дольку громадины-апельсина. Ананд заметался, стал искать Сиба, как вдруг у него за спиной послышался знакомый голос:
– Ана-а-анд…
Ананд обернулся и остолбенел: над ним возвышался взрослый тигр, только вместо шерсти у тигра блистала, золотясь полосками, змеиная чешуя. У Сиба – а это был никто иной как Сиб – пасть была полна зубов, их было столько, сколько в огурце – семечек. Его клыки – длинны и изогнуты на манер вязальных спиц. На Ананда смотрели не мигая два голодных широких жёлтых глаза – точь-в-точь глаза какой-нибудь возмущённой графини. Его голос был глубок, колыбелен, он цокал и больше не пищал.
– Ты чего испугался, Ананд? Не бойся, не бойся меня, разве правильно отцу боятся собственного сына? Лучше посмотри, каким я стал: бенгардийская стать, а красота – она тебя обольщает? Во мне тигриная грация и змеиное изящество, – красуясь, Сиб вился вокруг Ананда. Его туловище изгибалось так легко, будто бы в нём не досчитались костей. – Наконец-то я сбросил с себя молодость и повзрослел.
– Если ты повзрослел, мне больше не придётся тебя кормить… – только и смог выговорить Ананд.
– Ну конечно, Ананд! – прощебетал Сиб. – Теперь ты можешь спать спокойно. А завтра ты представишь меня Бенгардии.
– Бенгардии? Но-но тебе нельзя показываться в Бенгардии!
– Почему это? Я, по-твоему, что, не бенгардиец? Я рождён от двух бенгардийцев, выходит, что я – тоже бенгардиец, истинный, при том. К тому же, у меня должен быть дом. Или ты полагал, что я остаток своих дней проведу в кусте шиповника? Мне в нём становится тесновато, скажу тебе. Смею спросить, а ты задумывался над моей судьбой, над тем, что будет, когда я вырасту?
– Я, честно, не думал, что ты так быстро вырастешь. Ты теперь старше меня – разве так бывает?
– Бывает, ещё как бывает, – это всё звёзды! – мечтательно протянул Сиб, проведя когтистой лапой по небу. – Если бы тебя в детстве поили холодным звёздным молочком, кто знает, может быть я бы тебя никогда не перерос.
– Но что ты собираешься делать в Бенгардии?
– Жить, – просто ответил Сиб. – И ты познакомишь меня с вашим королём.
– Я не могу показать тебя королю! – вскричал Ананд чуть не плача. – Меня прогонят из Бенгардии!
– Об этом надо было думать прежде, чем делать меня из искры! – зашипел Сиб, свившись вокруг тигрёнка кольцом. – Ты подумал, где будет моё пристанище? Чем ты будешь кормить меня? Где я буду искать себе пару? У всего живого есть пара: у тебя – прекрасная маленькая тигрица Рашми, у вашего принца – Санджана, даже у твоего кузнечика была кузнечиха! А мне остаётся быть одинокой звездой.
– Я не хотел тебя создавать! – прокричал Ананд, но тут же пожалел о сказанном и выразился иначе: – Не такого я хотел тебя создать. Я пытался сделать… страшного змея – вот кого я задумывал, – сказал он и устыдился своих слов. – Неразумного змея.
– Думал сделать из меня пугало, – с ядовитым презрением процедил Сиб. – Чтобы пугать других. Да, я слышал ваш разговор с теми… Как их звали? Акил и Фар – так, кажется? И ты был готов отдать им меня на растерзание, ради забавы, чтобы спасти свою шкуру. Пугало огородное, вот кто я для тебя, да?! – он взревел таким страшным рёвом, что сосны позади них растрепались, как волосы.
– Нет, я не… – запнулся Ананд и слёзы сожаления прыснули из его глаз. Сиб смерил его брезгливым взглядом, как вдруг подобрел и сказал:
– Ну, ладно, ладно тебе, перестань хныкать. Давай я тебе кое-что покажу. Давай закроем глазки. Ну, не бойся же, я тебя не обижу. Я – не ты, я ещё не научился с той же лёгкостью, с какой это проделываешь ты, разбивать чужие сердца. Ну же, закрывай глазки, и я покажу тебе, чему научился я.
Ананд быстро утёр слёзы и прикрыл глаза: зажглись незримые связи, точнее, две связи, две серебряные ниточки, тонкие – с паутинки; одна шла от сердца тигрёнка к сердцу Сиба, а другая от сердца Сиба куда-то в сторону дворца, и они были, как настоящие, как живые.
– Вот эти нитки связывают творение со своим творцом, то есть меня – с тобой и с твоей маленькой тигрицей, – назидательным тоном продолжал Сиб. – Если же мы с тобой выкладываем все карты на стол, то слушай: мне противна наша связь. Мне до чесотки хочется разорвать эти нити, чтобы меня с вами ничего не связывало. Я хочу быть сам себе создатель, не хочу иметь ни творцов, ни родителей. Будь моя воля, пожелал бы появиться не из яйца, а сам по себе, как бы из ничего…
– Но никто и ничто не появляется из ничего… – возразил было Ананд, но Сиб оборвал его воплем:
– Молчать! Молчи и слушай внимательно… Да, моё желание почти неисполнимо. Но только – почти! Можно ведь отказаться от родительской любви и быть сам по себе. А там, где нет любви, там нет ничего, там полная свобода. Приведи ко мне Рашми, и вместе мы разорвём нашу связь. Как только это случится, даю тебе слово бенгардийца, я навсегда покину Бенгардию, и больше ты меня никогда не увидишь. Я буду ждать вас завтра на закате, на поляне эдельвейсов, твоих первых творений. Как же унизительно быть вторым, а не первым! – с наигранной досадой произнёс Сиб, прикладывая лапу ко лбу.
После этого разговора Ананд, радуясь уже тому, что остался цел, влетел в башню к Рашми через окно и рассказал ей обо всём, что с ним произошло у куста шиповника.
– Может, оно и к лучшему? – ответила рассудительная Рашми. – Сиб станет свободным.
– Ты что, не понимаешь: он хочет оборвать незримую связь! Хочет забыть нас, – пыхтел Ананд.
– Как можно запретить кому-то что-то хотеть? – пожала она плечиками. – Может, он образумится и вернётся к нам. Когда придёт время.
– Но между нами больше
