вся работа на мне, потому что ты свою делаешь тяп-ляп.
– Уж стекла я умею протирать, – фыркает Пайк.
Я показываю на витрину, в которой Пайк обычно любуется собой, когда убирается.
– Тут на стекле такой четкий отпечаток от твоей руки, что его можно вырезать и сделать из него елочное украшение.
Пайк смеется, но мое внимание снова приковано к телевизору. Новости продолжаются, а слова Пайка эхом отдаются у меня в голове, словно стою в пещере.
«Зря».
«Нельзя им доверять».
Дверь распахивается и входит мама, не дав мне сгоряча сказать что-то, о чем потом пожалею.
– Пайк, ты же знаешь, я терпеть не могу смотреть новости под конец рабочего дня. – Хлопнув его по руке, мама выключает телевизор и бросает на меня многозначительный взгляд.
– Прости, Изобель, – отвечает Пайк. – Я уже ухожу.
– До завтра, – прощается мама и заходит в офис.
У двери Пайк внезапно останавливается и разворачивается.
– Черт, забыл почистить вольер с ленивцами, – говорит он и бросает на меня наигранно виноватый взгляд. Посмотрев на часы, качает головой. – У меня планы на вечер, и я уже опаздываю. Ты не против почистить вольер, Грей? – Пайк криво усмехается.
– Я бы может и поверила тебе, но ты уже в третий раз за месяц «забываешь» убрать вольер, – говорю я. – И да, я против.
– А что, у тебя какие-то планы на сегодня?
Я стискиваю зубы. Пайк прекрасно знает, что у меня нет никаких планов и никогда не бывает. Он ухмыляется еще шире.
– Так и думал, – произносит он и выскакивает наружу.
Меня обдает порыв прохладного весеннего ветра и дверь захлопывается.
– Хоть бы спасибо сказал, – ворчу я.
Хорошо, что Пайк не видит, как я краснею от растерянности. Не хочу, чтобы он знал, как сильно меня задевают его слова.
Мама выходит из офиса и выключает свет. В руках у нее термокружка, из которой она обычно пьет кофе по утрам. Она надевает куртку и распускает прямые светлые волосы, которые так разительно отличаются от каштановых кудрей, доставшихся мне от папы. Раньше я обожала свои кудряшки, но сейчас с радостью поменяла бы их на мамины светлые пряди.
Мы выходим и закрываем домик. Небо, затянутое тучами, чернеет с каждой минутой.
– Пайк не почистил вольер для ленивцев. Я его уберу и пойдем домой, – говорю, не в силах скрыть раздражение.
– Это в его духе, – смеется мама. – Ты почисти вольер, а я пока обойду заповедник. Встречаемся здесь через двадцать минут, – бросает она через плечо и идет к птичнику.
Мы расходимся в разные стороны. Я делаю глубокий вдох и прохладный влажный воздух успокаивает меня. В сумерках различаю ярко-желтую записку, приклеенную к двери вольера с ленивцами. Узнаю почерк Пайка. Прищурившись, читаю: «Ленивое спасибо!».
Закатив глаза, срываю записку, комкаю ее и швыряю в мусорное ведро. Я начинаю убираться, стараясь не потревожить спящих ленивцев. Все деньги, которые мы получаем, идут на уход за животными. И хотя волки самые популярные у посетителей, на ленивцев тоже любят смотреть.
Вычистив вольер, проверяю температуру и ухожу. Мама уже ждет меня. Она обнимает меня за плечи.
– Ты как? – спрашивает мама, прижавшись лбом к моей голове, и я понимаю, что она спрашивает об Эми.
– Я рада, что она вернется домой. Она столько настрадалась.
– Согласна. – Мама крепко меня обнимает.
Для Эми та ночь обернулась кошмаром. Она лишь хотела поделиться с любимым человеком магией, которую так обожала, а все закончилось смертью Алекса. Столько боли принесла та ночь, столько страданий. Я до сих пор не могу прийти в себя.
Рада, что Эми вернется домой. Желаю ей обрести счастье и любовь, найти в себе силы двигаться дальше. Хочу поговорить с ней, но мы не разговаривали со дня суда, и даже не знаю с чего начать. Мне помогло, что Эми не хотела ни с кем общаться, ведь я не знала, что ей сказать. Как же я тогда злилась на нее и как у меня болело сердце за нее. Все было очень сложно, да и сейчас проще не стало.
Шли недели, месяцы, годы, а я так до сих пор и не смогла найти слов.
– Возможно, теперь тебе станет легче.
Мама кладет рабочие перчатки на перила и смотрит на меня.
– Может, – говорю я, хотя и не верю. И сомневаюсь, хочу ли этого вообще. Боль не отпускает меня, постоянно напоминая, что о некоторых вещах лучше не говорить.
Я молчу и мама решает не продолжать разговор. Она знает, что после суда над Эми во мне что-то переменилось. Я начала скрывать то, о чем раньше говорила открыто. Иногда мама грустит, потому что я возвела стены в надежде защититься от того, чего она не видит. Ее беспокоит, что время так и не залечило мои раны.
– Ты слишком серьезно воспринимаешь его слова, – говорит мама спустя пару минут, прервав мои мысли.
– Чьи?
Она вскидывает брови и выжидающе на меня смотрит.
– Пайка. А почему ты не воспринимаешь?
– Он не первый и не последний, кто шутит о ведьмах.
– Вряд ли Пайк шутил. А даже если и так, он с нами работает. Из-за меня мы столько…
Мама перебивает меня.
– Сколько раз повторять, что ты ни в чем не виновата.
Я хочу возразить, но она не дает.
– Оглянись вокруг. – Мама имеет в виду огромный заповедник и животных, которых нам посчастливилось приютить. – И не говори, что ты не в восторге от нашего переезда. Лучшее, что с нами произошло.
Мама права. С первых же секунд, оказавшись на северо-западном побережье, мы влюбились в этот край, хотя и представить не могли, что попадем сюда, когда покидали родной дом на равнинах Небраски. Мама открыла природный заповедник, который стал одним из самых крупных на западе страны.
Иногда мне кажется, что я сплю и вижу сон.
Нам нравится жить здесь, но этот прекрасный край так и не заполнил пустоту в моей душе, от того, что папа отказался ехать. Его желание остаться оказалось сильнее желания быть с нами.
Ему стало тяжело жить с ведьмами.
И все же верю, что мама чувствует себя здесь счастливее. Она двигается так легко и непринужденно, как никогда до этого.
– Может быть, – отзываюсь я.
Мама вздыхает, словно хочет что-то сказать, но молчит.
– В чем дело? – спрашиваю я.
– Пайк – хороший парень. И лучший работник, что у нас был.
– А еще он меня бесит.
Мама хмурится.
– Ну, говори уже, мам. – Останавливаюсь и смотрю на нее.
– У нас здесь хорошая жизнь, – произносит она нерешительно. – Не раздувай