«Его осуждение ныне – это мольбы о помощи».
«Я скорблю о моем бедном брате, но оживлять его? Это безумие!»
«Я же скорблю о Фелиции. Ее не возродить, если не вернуть к жизни Куллукета».
«Одного поля ягоды. Нам более пристало помолиться о них, а потом спеть погребальную песню».
«Нет, я должна что-то сделать. Я не могу оставить их в беде».
В сознании Элизабет беда всплывала густо-черным, вызывающим отвращение мазком. Бесформенное страшное пятно!
«О Боги! Я уверена, что мы допускаем ошибку».
«Сколько других страждущих, а мы почему-то решили помочь этим исчадиям ада… Вот почему ты решила вызвать комнату без дверей!»
«Да, комната настроена на зов моего сознания. Так поступила Бреда перед смертью. Однажды запрограммированная на волны, излучаемые мною, комната будет служить только мне. Ни Эйкену, ни Марку никогда не добраться до нее, понимаешь! Никто без моего ведома не сможет проникнуть в комнату, где в зародыше хранится будущая Двойственная Реальность. Никто! Под страхом смерти! Я спрячу в этом темном таинственном святилище останки Фелиции и Куллукета. Там им не будет страшен никакой огонь».
«Надолго?»
«Бог знает».
«Они там будут в безопасности?»
«Нет ни материальной, ни духовной силы, способной пробить брешь в этих стенах. Комната наделена несокрушимой прочностью, присущей ей с момента создания, а ведь ее возраст исчисляется возрастом Земли. Она рождена в другой галактике. Это чудо сотворили твои предки, Минанан, много миллиардов лет тому назад».
«Значит, так называемая Двойственная Реальность способна защитить любого, кто окажется в ее стенах?»
«Не совсем так».
«?»
«Ты забываешь, что находящиеся внутри нее существа всегда вольны выйти оттуда».
«Но – как? Такого не может быть! Хотя раз ты утверждаешь, значит, так и есть. Комната без дверей к тому же способна вылечить их. Вот в этом ты, возможно, ошибаешься. Возродить-то она их, может, и возродит, только кого?»
«Но они же взывают о помощи!»
«Если ты их спасешь, мы постоянно будем находиться под угрозой».
«Послушай, мой друг. Великодушие и миролюбие не такие глупые вещи, какими кажутся. Я душой чувствую – хотя, может, мои ощущения навеяны мыслями Супруги Корабля, – что Многоцветную Землю спасет только душевная и духовная щедрость. Проще говоря – Добро».
«Подобные взгляды слишком опасны».
«Но в этом у меня нет сомнений».
«…Если ты оставишь здесь комнату, ты лишишься последней защиты. Любой негодяй сможет захватить тебя в плен. Черная Скала – ненадежное убежище».
«Хватит, Минанан. Лучше помоги мне. Воспользуйся своей психокинетической силой, вложи ее в меня. Я на мгновение постараюсь освободить Двойственную Реальность, помещу их внутрь, а ты воздвигни на этом месте гору. Пусть она будет служить ли надгробным памятником. Нам еще надо помочь Эйкену».
«Вылечив их, ты разбудишь жажду мести. Да и не рожденный королем тоже начнет строить заговоры».
«И тем не менее. Я слишком многим обязана ему. Тебе не понять, Минанан, – он взялся за работу, от которой я все время увиливали».
Мужчина средних лет с тяжелой выступающей челюстью и прикрепленным к голове незаметным устройством, коренастый и широкоплечий, не спеша шел по саду, разбитому вокруг обсерватории. Из распахнутых окон доносился невеселый смех, кто-то иронично шутил. Собравшиеся в наблюдательном зале жители острова Окала, окружившие обессилевшего, странным образом заключенного в недрах церебрального генератора руководителя, пытались заставить его откликнуться. Разговор вертелся вокруг недавней битвы, потрясшей планету. Правда, в их репликах звучала какая-то холодность, необъяснимая отстраненность. Когда же кто-то упомянул о сбежавших с острова детях, все дружно, взахлеб, принялись осуждать предателей.
Человек в саду, услышав их слова, неожиданно пропел:
– Что толку в скитаньях бесполезных. – Голос его звучал сильно, чисто. Потом он подпустил лихую руладу: – Ди-да-да д'хум-дум-дум да-ха…
Человек – его звали Алекс Манион – ментальным усилием подхватил погибшую птичку, лежавшую на золотистом песке аллеи, и бросил ее в тележку, словно собачка двигавшуюся за ним по пятам.
– О да, я совершенно уверен, они заблудились, – донесся до него убедительно рассуждающий баритон. – Мне до сих пор стыдно за них.
Напевая себе под нос, с той же идиотской улыбкой, Алекс вразвалку зашагал по дорожке.
Солнце перевалило за полдень. Сад вокруг обсерватории, где Марк Ремилард усердно изучал звезды, казалось, изнывал от зноя. Склоны лесистых холмов, водная гладь озера Серены как бы плыли в раскаленном воздухе. Однако здесь, под сенью гигантских плиоценовых деревьев, было на удивление прохладно. Странный мир открывался окрест – огромные цветы величиной с тарелку, насаженные на стебли метровой длины и толщиной с руку; величавые секвойи, между которыми стайками разбегались вековые дубы и грабы; избыток ароматов, затопивших это райское место. А бабочки! На посыпанной песком дорожке их, погибших, несказанной красоты, с крыльями в полметра, лежало великое множество. Алекс пренебрежительно сморщился – ничего особенного, обыкновенные хеликоньянс, подобных экземпляров в его коллекции уже более чем достаточно. Вот это да! – он присвистнул от восхищения, обнаружив на дорожке еще одну мертвую птицу, жертву управляемого защитного пояса, окружавшего обсерваторию. Замечательный образчик! Самец, цапля! Какое оперение, а вот и брачный хохолок!
Мысли медленно ворочались в затуманенном, контролируемом особым устройством мозгу Маниона. Он скосил глаза в сторону низкого барьера, где были расставлены бочкообразные чувствительные цилиндры – рентгеновские лазеры, охраняющие подступы к обсерватории. Алекс довольно осклабился – мимо них не проскочить! А что там светлеет? Боже мой, еще одна цапля – вон, валяется возле барьера. Теперь ясно, куда стремился самец – спасать подругу. Очень красивая птица! Алекс медленно, ментальным усилием раздвинул крылья. Бедные влюбленные! Недаром поется…
– Если сердце потерял ты, огрубел душой, – весело запел Манион, – то погибнешь непременно, как и до тебя все сводили счеты с жизнью. В том твоя вина.
Усилием мысли, не глядя в сторону погибшей цапли, он приподнял ее и перебросил в садовую тележку.
– Умру я молча, и тогда… – продолжал распевать Манион.
«Алекс, немедленно иди сюда!»
Манион замер, потом повернулся и глянул в сторону озера.
– Бог мой, какая прелесть! – прошептал он. Крышка садовой тележки тем временем медленно приподнялась в воздухе и мягко плюхнулась на место. – Батюшки, синичка! Посмотри, посмотри, Алекс, – обратился он к самому себе, – какая прелесть. Вон сидит на иве.
