ОБЖ, где нас учили общаться с ранеными. Вроде бы нужно говорить с ними спокойно и доброжелательно и называть свои действия.
– Я не сделаю тебе больно, – прошептала я. – Мне нужно только взглянуть. Можно?
Тёма явно ничего не понял, но хотя бы не отодвинулся. А может, ему просто было больно шевелиться. Мне хотелось взять его за руку, но я не решалась. Он весь горел. Я дождалась, пока он повернет ко мне голову, и тихо повторила:
– Пожалуйста.
После вымученного кивка я наклонилась к его груди так близко, что увидела две крошечные родинки ровно по центру, там, где, должно быть, билось его сердце. Кожа вниз от ложбинки между ключицами была сплошной раной. Я попыталась представить, как она выглядела до ожога, но поняла, что даже в поезде видела Тёму уже со шрамом. Тогда я вспомнила тело Эдгара. Он тоже часто носил рубаху расстегнутой, а я любила водить ладонью по участку теплой кожи под ней и тихонько радоваться, что он настоящий, что под ребрами у него бьется горячее, живое сердце. Правда, у Эдгара на груди росли редкие светлые волоски, а кожа Тёмы могла бы по гладкости соперничать, например, с моей. Вот она белая, нежная и мягкая, с крошечными порами. Грудь его вздымается мерно и спокойно в такт дыханию…
В ушах раздался знакомый хруст, и я почувствовала, что дыра, которую я носила в груди, стала еще на пару миллиметров шире.
Кто-то за моей спиной присвистнул.
– Етить мои пончики! Вы тоже это видели? – Опершись обеими руками на скамью, Леша наклонился вперед. – Она его вылечила!
Тёма дотронулся пальцами до груди и шумно выдохнул. Удивление на его лице было таким искренним, что я невольно улыбнулась.
Может, оно того и стоило.
– И давно ты это умеешь? – спросила Юля. Одна тонкая бровь ее приподнялась, придав лицу выражение между удивленным и задумчивым.
Я кивнула.
– Теперь мы можем идти? – сухо спросил Антон. – С твоего позволения.
– А как же?.. – начала я, но осеклась.
Антон не двигался, но я почувствовала по напряжению его тела: что-то не так. Перевела взгляд на Юлю – она о чем-то размышляла. Чем дольше она это делала, тем явственнее мне казалось, что просто так мы отсюда не уйдем.
– Ты сама попросила Веру показать свою силу, – произнес Антон, и я услышала предостережение в его голосе. Правая рука его не двигалась, но лежала так, чтобы при необходимости выхватить пистолет – пусть даже с пульками.
Леша тоже напрягся. Помолчав, Юля элегантно качнула своим идеально уложенным каре.
– Идите.
Дважды повторять ей не пришлось. Антон встал из-за стола и, дождавшись, пока я неуклюже выберусь, отсалютовал всем присутствующим.
– На связи, – сказал он вместо прощания.
Юля снова протянула свою трогательно крошечную ручку, и мне ничего не оставалось, кроме как пожать ее.
– Ты интересная, Вера, – сказала Юля, пока я пыталась понять, как жар из ее ладони перетекает в мою. – Заходи как-нибудь. Потолкуем. Я тренируюсь каждый день.
– Обязательно зайдет, – ответил за меня Антон и почти вытолкал из кафе.
Я бросила на Тёму последний взгляд через плечо – он застегивал рубашку негнущимися пальцами и ни на кого не смотрел – и нырнула в безлунную летнюю ночь.
– Мы не спросили про Ваню! – выпалила я, когда кафе осталось позади.
– Отбой по Ване, – отрезал Антон.
– В смысле? Он? Он…
У меня даже язык не поворачивался сказать это.
– Не болтай на улице. Пойдем.
Безошибочно ориентируясь в темноте, Антон устремился к студии. Мне пришлось напрячь все силы, чтобы успеть за ним.
Только заведя мотор микроавтобуса и убедившись, что окна закрыты наглухо, Антон коротко сообщил:
– Юля спасла тебя вместо Вани. Времени было мало.
Больше он ничего не сказал. Всю дорогу я сидела, сжав челюсти так крепко, что в конце концов у меня заболели скулы. В голове стучали барабаны, мысли скручивались в тугой клубок из образов. Эдгар на берегу, Тёма в расстегнутой рубашке, Юля в облегающем красном платье, Лестер, на глазах превращающийся из аристократа в немощного старика. Теплая ладонь на моем затылке, от одного прикосновения которой становится легче.
Я думала, это утром мне было неловко рядом с Антоном. Но сейчас я даже голову не могла повернуть в его сторону.
Домой мы вернулись в первом часу ночи. Было так поздно, что кошки не сразу вышли нас встречать. Антон пошел проверять, как там Ваня, а я долго стояла перед овальным зеркалом в коридоре и внимательно в него всматривалась.
Целая минута мне понадобилась, чтобы понять: выреза на футболке больше не было.
Мне снова снилась заброшенная усадьба. Во времена, когда Эдгар существовал только в моем воображении, я исходила ее вдоль и поперек. Внутри было темно даже в солнечные дни, деревянная лестница частично обвалилась от сырости. Костя ворчал, что однажды я навернусь, не успев сказать: «Привет, мой воображаемый друг».
Он до последнего не верил, что Эдгар оживет.
Во сне полусгнившая лестница, чернея провалами, уходила наверх. В царящей вокруг темноте я едва видела собственные кроссовки, но бесстрашно взялась за поручень. Был бы здесь Костя, уже пошутил бы про шило и неугомонную задницу.
Три нижних ступени сохранились почти полностью. Они тихонько скрипнули под моими шагами. Дальше шел первый провал. Главное, не смотреть в черноту. Я поставила ногу на следующую уцелевшую ступень и подтянулась, помогая себе руками. Еще несколько ступеней, и снова провал.
«Вжик-вжик», – донеслось с верхнего этажа. В доме явно кто-то был. Звук показался мне знакомым – скользящий скрежет металла о металл. Кто-то точил нож. Услышав этот звук, Костя бы уже тащил меня домой через крапиву и бурелом. Он вообще был не из рисковых. Я посмотрела наверх, силясь разглядеть знакомый силуэт, но пока ничего не видела.
Ну уж нет. Меня тебе не запугать.
Ступени наконец кончились, и моя нога ступила на твердое. В обе стороны от лестницы расходился узкий коридор с низкими потолками. «Вжик-вжик», – раздалось совсем близко. Я открыла ближайшую дверь и оказалась в бывшем кабинете – просторной комнате с низкими потолками. Тут даже сохранилось кое-что из мебели. В углу стоял дубовый стол, на нем, слабо мерцая, горела лучина. За столом спиной ко мне сидел человек в холщовой рубахе. Мощные плечи его не двигались, на спине лежали знакомые каштановые кудри. Я любила иногда пропускать их сквозь пальцы, поражаясь шелковистой мягкости.
Эдгар не обернулся, но отложил нож. Я видела его крупную и сильную руку, красную от постоянной физической работы.
